Неизвестно, кто именно основал клуб четырёх букв, но произошло это достаточно давно. Мир тогда был намного сложнее, чем сейчас, в нём существовало целых две страны — большая, сильная и маленькая, слабая. Стало большой стране скучно жить в мире, и, как это всегда бывает, сильные объявили войну слабым. Большие объясняли своё стремление захватить маленьких специфичностью ритуалов, которым их научили предки. Один из них заключался в повторении верующими послания на неизвестном языке. С течением времени содержание молитвы неведомым образом исказилось до «Завоевать маленькую страну».
В этой сравнительно бескровной войне победили, разумеется, сильные. Накануне подписания мирного договора обе страны обзавелись именами: победители зажили на Победившей стороне, а проигравшие — на Проигравшей, которая, очевидно, просуществовала недолго.
Отряды победивцев (официальное наименование народа большой страны) поначалу не имели никакого понятия о том, кому объявили войну. Жители (так звали себя проигравшие) не рвались сражаться, отступали и сжигали дотла свои поселения, и солдатов встречали истлевшие дома без единого человека — живого или мёртвого. Один из историков, изучавших тот период, полагает, что жители исповедовали ту же веру, что и захватчики, и приняли волю покинувших маленький народ богов. Безосновательно, конечно. Прекрасно, что с течением времени загадок становится всё больше.
Население большой страны, давно интересовавшееся культурой замкнутых на себе соседей, требовало от властей удовлетворить своё любопытство, и правители не могли себе позволить ослушаться. К тому же, в те редкие случаи, когда удавалось дать бой, жители поражали пришельцев образцами огнестрельного оружия — такими технологиями большие не обладали. Итак, необходимо было проникнуть в столицу маленькой страны до того, как жители уничтожат и её, и добыть ответы на беспокоившие победивцев вопросы. С этой целью была снаряжена экспедиционная группа из лучших солдат и учёных всей победившей земли.
Главный город жителей находился в плачевном состоянии — люди жили в ветхих шалашах и рваных палатках. Модные веяния вроде городского планирования этих краёв ещё не достигли. Местные были неприветливы, языковой барьер был непреодолим, и после нескольких неудачных попыток установить контакт с прохожими на улицах экспедиция пошла на отчаянный шаг. Отряд направился в самую красивую и заметную хижину, полагая, что в ней живёт богатый и влиятельный человек, который знаком с культурой большой страны и сможет им помочь. Им был оказан тёплый приём. Хозяин угостил их волшебным напитком, научившим их понимать язык маленького народа, разговорился на разные темы, и как бы невзначай подарил им книгу, священное знание жителей. Победивцы провели много времени у великодушного хозяина. Участники экспедиции не имели права применять насилие, так что книга стала единственным документом, который они смогли получить у этого молчаливого народа.
После возвращения победителей домой переведённые экземпляры книги стали стремительно распространяться, в чём огромную роль сыграл всеобщий интерес к таинственной культуре жителей. После прочтения Манифеста (такое название книге дали впоследствии) поведение людей менялось, будто кто-то наделил их жизнь высшим смыслом. Услышав о существовании жительского клуба почитателей этой книги, они отправились в Проигравшую сторону с твёрдым намерением вступить в него. Одним нравилась художественная составляющая произведения, и они мечтали найти что-то подобное, другие, вдохновлённые книгой, хотели претворить её идеи в жизнь и искали совета у мудрого народа, третьи желали обсудить гениальность манифеста в компании единомышленников, были, наконец, люди, которых интересовала культура таинственной страны — они видели в клубе шанс познакомиться поближе с жителями.
В конце концов власти переполненной иностранцами маленькой страны основали в Столице (которая, следуя по стопам государства, так и не получила нормального имени) Победившей стороны филиал клуба, где прошёл первый всемирный съезд. Именно на нём клуб-орден предложили назвать П. Ж. Ц. Д, преобразованное впоследствии в ПЖЦД (также признаны употребимыми названия «П, Ж, Ц и Д», «Клуб четырёх букв», «Орден четырёх букв» и просто «Четыре буквы»). Само сокращение ПЖЦД встречается в книге несколько раз; переводчики не смогли найти ему перевода или объяснения.
Собрания проводились ежедневно. Поначалу на них участники обменивались мыслями о книге, а затем стали обсуждать всё остальное — манифест призывал не переусердствовать в восхищении им. Согласно традициям жителей, управлять орденом должны были глиняные маски, считавшиеся мудрейшими существами мира. На самом деле они не были изготовлены из глины и их размер великоват для масок, но именно это название закрепилось в народе. Помогали им упиратели — мудрецы со всего мира, заслужившие признание среди простых людей и внутри четырёх букв.
В наше время клуб чуть изменился. Все глиняные маски неожиданно исчезли, главным человеком (или галó, как говорят в ордене) стала дама по имени Адипуча, а ПЖЦД обрёл цель — помочь человечеству в обретении внутреннего равновесия. Это было первое следствие проводимого повсеместно процесса осмысления, сообразно которому вводились новые законы и правила (до этого четыре буквы в них не нуждались), проводились концерты и теперь уже обязательные заседания: как для рядовых участников, так и для упирателей — отдельно. Тем не менее, орден стал терять популярность, что было связано скорее не с осмыслением, а с переменами в поведении людей. Достижения в науке и технике убедили человека в его превосходстве над природными законами и способности самостоятельно справиться со всеми трудностями. Люди впервые за историю ордена стали покидать его, а новые не приходили. Более того, появились объединения, добивавшихся введения запрета на деятельность Четырёх букв. Их называли злыми языками из-за костюмов, в которые они наряжались зимними вечерами, чтобы пугать людей. Злые языки признавали лишь науку и считали Четыре буквы организацией по промывке мозгов. Тем не менее, ни один из них не читал манифест. Немудрено, что они называли ПЖЦД «Орденом неизвестно чего», ведь они даже не старались понять, в чём заключается его смысл.
Меня же зовут Люст, и я являюсь одним из тех, кто всё ещё верит в П, Ж, Ц и Д. Всё свободное время до, во время и после учёбы я отдавал этой организации. Заработав на собственный дом на предыдущих работах, я помчался в башню Му́тни, чтобы вступить в ряды ордена.
Башня выглядела сногсшибательно — рельефные коричнево-розовые стены, круглые и треугольные окна (кроме пары прямоугольных, выходящих из кабинета Адипучи) создавали образ, принадлежащий другому, лучшему миру. Вместе со стоявшим неподалёку зданием ресторана «Курок», построенным несколько позже, они составляли гармоничный ансамбль. Говорили, по вечерам эта площадь выглядит ещё более впечатляюще. До сих пор говорят.
Приняли меня радушно — учтивая женщина-дворецкий со словом «Сэу», вышитым на кармане серого пиджака, поинтересовалась, куда я направляюсь, а затем протянула оперным сопрано «Прошу за мной», причём аккомпанировал её фразе настоящий струнный оркестр. Странно было только то, что на полу изредка попадались осколки керамической посуды.
— Как тебе наши интерьеры? — спросила меня Сэу. Я как раз рассматривал стены коридора, через который она вела меня. Однако меня несколько удивило её обращение на «ты», что она быстро заметила.
— Мой стиль общения — следствие новой политики, так называемого «осмысления». Наша многоуважаемая гало была возмущена обилием формальностей в коммуникации, даже когда это касается личностей, только намеревающихся стать частью букв. Признаться, не в восторге. Так что мне нетрудно будет пользоваться более формальными оборотами, если Вам так будет угодно.
— Не думаю, что у меня вызовет неудобство общение на равных, — ответил я. — К тому же хотелось бы следовать стандартам ордена. Тем не менее, благодарю за предложение.
Возможно, коридор был слишком длинным, или же мы с Сэу медленно шли, потому что оставалось ещё достаточно времени и для того, чтобы между нами воцарилось неловкое молчание, и чтобы дворецкий по-рыцарски прервал его. Вопрос, впрочем, был ужасно банальным.
— Собираешься вступать? — спросила меня она, кивком указав на дверь в конце коридора. В глазах слегка помутнело. Сэу мгновенно постаралась наполнить фразу дополнительным смыслом. — Я спрашиваю тебя об этом, потому что… для начала, как тебя зовут?
— Люст, — выпалил я, собравшись с силами. — Меня зовут Люст.
— Очень приятно. — Сэу замолчала на мгновение. — Я задала тебе вопрос о вступлении потому, что в наши времена П, Ж, Ц и даже Д потеряли былую привлекательность для талантливой молодёжи. К примеру, ты мог бы попробовать себя в ВСПС.
Я не знал, о чём она говорила. Пауза затянулась. Сэу быстро поняла, что одним упоминанием этой аббревиатуры не обойтись.
— Это Вооружённые силы Победившей стороны. После Тромула и Пейкуши всё, кажется, наладилось, и вот уже пять лет армия остаётся самой популярной организацией во всей Победившей стороне, если не в мире.
Последние её слова меня удивили, но я предпочёл промолчать. Мы встали у яркой синей двери в конце коридора. Общение с дворецким подошло к концу, она кивнула на прощание и удалилась. Я почувствовал себя раздавленным.
Табличка подтверждала, что это кабинет гало. У входа в кресле сидел задумавшийся над чем-то парень в броской одежде. Рядом стоял мужчина среднего возраста с армейской каской в руках. Парень вскочил и обратился к нему с просьбой провести его до автомобиля. Они молча ушли, а я, приготовившись ко всему, вошёл в кабинет. И тотчас вышел, вспотевший, — настолько там было красиво. Стены, покрытые ярко-розовыми обоями с вычурными узорами в виде ровных полосок, то и дело образующими невидимые узлы и петли (чтобы не возникало вопросов, я читал об их существовании в брошюре «Организация вашей жизни», который однажды попался мне на руки). Убранство кричало о дороговизне. Я зашёл снова, и на этот раз заметил женщину, стоявшую рядом с креслом. Это была она.
Адипуча была стройной женщиной лет тридцати на вид (на самом деле ей было «около ста двадцати» — это тоже было указано в брошюре). Одета она была просто и приятно, если не обращать внимание на сомнительное сочетание цветов. Её роскошные рыжие волосы эффектно развевались на искусственном ветру вентилятора.
Гало долго смотрела на стену рядом со мной, после чего неожиданно перевела взгляд на меня.
— Ах да, это ты, — сказала она, сделав вид, что знала о моём приходе. — Приветствую. Присаживайся.
Я сел в кресло напротив.
— Здравствуйте.
— Хочешь вступить?
— Пожалуй.
— Начнём опрос. Откуда узнал о нас? — её фразы были короткими и отрывистыми — полная противоположность тому, что я о ней читал.
— Похоже, что, раз я не могу вспомнить, кто мне поведал о нём, я знал о нём с детства.
— Зачем вступаешь? — ни единой эмоции не чувствовалось в голосе.
— Во-первых, я восхищён вашей благородной целью. Во-вторых, я зачарован вашей историей. В-третьих, я мечтаю доказать людям, что их жизнь не сможет продолжаться без Четырёх букв!
— Звучит тошнотворно — ты так со всеми разговариваешь? Опрос нужен для знакомства с каждым в ПЖЦД. Чтобы знать, кто вступает к нам, — начала неестественно оправдываться она. — Остальное я уже поняла или услышала. На концерт в Трубный приходишь послезавтра. Там официально становишься членом букв. Всё.
Адипуча открыла тумбочку и стала разбирать какие-то бумаги. Было ясно, что я ей не приглянулся. Хотелось понять, что именно пошло не так — утомил я её или разозлил. В её глазах я увидел жалость — радужка была жёлтого цвета. Гало почувствовала на себе мой взгляд. Она улыбнулась и сказала, что они действительно будут рады иметь меня в рядах клуба, и что я особенный. Я буквально просиял — лицо стало испускать ослепительный белый цвет. Последовавшие за этим попытки успокоить не подействовали, я весело протаранил дверь и последовал к выходу. Послезавтра мне предстояло стать частью П, Ж, Ц и Д и принять непосредственное участие в их судьбе.
Трубный дворец впечатлял облицовкой из настоящих стальных труб, некоторые из которых, устремляясь вверх, выпускали освещённые разноцветными огнями струи воды. Заворожённый, словно в первый раз, я наблюдал за потоками и, возможно, провёл бы так немало времени, если бы один из прохожих не толкнул меня. Очнувшись, я прошёл внутрь.
Интерьер оказался достаточно банальным. Обращал на себя внимание лишь книжный шкаф в центре вестибюля, да и то потому, что следовало найти литературу по недавней истории ордена. Над шкафом висела бронзовая табличка: «Книжная коллекция Плиши, первого гало П, Ж, Ц и Д». Казалось, немного времени можно потратить на чтение. Я начал судорожно водить глазами по корешкам, царапая их взглядом. Названия многих были мне знакомы — их я читал в детстве. Однако некоторые, изданные недавно, явно стоило хотя бы полистать. Я достал одну из более толстых и старых книг с красивым названием «Патальпа». Внутри была необычная закладка — вырезка из газеты. Вырезано аккуратно, оставлены только две реплики:
— Что заставляет вас каждый день выходить на сцену?
— Я мечтаю привнести смысл в жизнь моих слушателей и убедить их, донести до них одну простую мысль: именно они отвечают за свою судьбу.
Неужели у меня такая же речь? Я осторожно вставил закладку в «Патальпу» и поставил её на место. Прозвенел звонок, предупреждавший о скором начале концерта.
Женщина-дворецкий Сэу, с которой я сдружился, говорила, что концерты в башне устраиваются едва ли не каждый день — гало любит устраивать шоу. На них Адипуча рассказывает о планах касательно ПЖЦД и хвалит достойных того подчинённых, после чего играют орденские (или в особенные дни — приглашённые) музыканты. Однако на этот раз всё обстояло иначе. Программа концерта, которую мне выдали перед входом в зал, гласила: «Вечер желаний». Я сел на одно из свободных мест ближе к центру зала и наблюдал за тем, как он плавно заполнялся людьми. Вскоре сидячих мест не осталось, и многие остались стоять. Неудивительно, если гало действительно снизошла до исполнения всяческих желаний (пусть подзаголовок программы и уточнял: «В разумных пределах»).
Описывать детально, кто что заказывал, не имеет смысла — в основном это были дорогие подарки или деньги. Каждое такое желание вызывало язвительную и порой оскорбительную ремарку гало, вроде: «По интеллекту подобных людей можно догадаться, что в ордене они не состоят». Отдельные представители публики выбирались за пресловутые разумные пределы. Но коллективная самоцензура работала чётко, и культурная публика осуждала отличившегося ровным мычанием.
Вскоре очередь дошла до меня. Протянув микрофон, глава клуба попросила меня назвать своё желание. Я прохрипел «Стать упирателем!», и стыд начал заполнять меня. Тело приобрело серый оттенок. Но гало, посмотрев на столь искреннюю реакцию, улыбнулась и сказала: «У меня большие планы насчёт тебя. Так что жди повышения». Стыд рассеялся и уступил место блаженству. Пусть я и слышал бурные аплодисменты, и видел негодующих упирателей, ёрзавших в своих креслах на первых рядах и бурчавших что-то друг другу, но не обращал на это внимания, погрузившись в себя. Внутри каждого из нас находится океан, и в моменты счастья душа плавает в нём; человек начинает светиться нестерпимым кислотно-розовым светом.
Как только закончился концерт, я подошёл к Сэу. Она пыталась успокоить моё самолюбие, стараясь меня чем-нибудь задеть. Наиболее эффективной, кажется, была аналогия с моим принятием в орден, которое было одним из проявлений склонности гало жонглировать чужими чувствами. Это их с дворецким объединяло — с небольшим отличием. Сэу поступает так из-за своего неприятия крайностей. Она всегда спокойна, а когда чует чрезмерное, по её мнению, проявление эмоций, то пытается втоптать его в землю остротами. Я не был уверен, нравится ли мне это в общении с ней или отталкивает. Когда мой пыл удалось остудить, она поведала о пропущенных мною вследствие погружения в себя деталях. Оказывается, после исполнения желаний светился почти весь зал (кроме упирателей — они, напротив, были весьма недовольны происходящим). Хотел бы я на это взглянуть, да не получится — свет был слишком ярким даже для профессиональных фотоаппаратов, с которыми бегали журналисты, документировавшие событие. Дворецкий не успел рассказать о каком-то «преинтереснейшем анекдоте», случившемся после моего уединения — её перебил подошедший ко мне упиратель. Он изучал меня взглядом, медленно и тщательно поглаживая свою длинную, неухоженную бороду. Я присмотрелся и ахнул — это же Вибту Унубсен, мудрейший из мудрецов, знаменитый спаситель города Докалилы! Он приказал мне стоять рядом с ним и ждать, пока соберутся остальные. Остальные? Неужели я уже один из них? Сэу похлопала меня по плечу и ушла.
Одна за другой к нашей компании присоединялись знаменитости ордена. Я встретил нескольких легенд, которых считал умершими, ведь они творили ещё давнюю историю букв. Это были упиратели, в одиночку спасавшие города от стихийных бедствий или помогавшие враждующим людям найти общий язык. Ожидалось прибытие и некого венценосного генерала, спасшего жителей от повторения трагедии в Пейкуше. Как я ни пытался, всё же не могу понять, что в мудрости может помочь остановить наводнение, столкнуть горы или даже предотвратить войну. Становиться мудрым, обладать властью, вызывать трепет у окружающих не хотелось. Впрочем, неважно, чего я хотел. К нам приближалась она. В этот ответственный момент мне не должны были помешать мысли о чём-либо другом, я не мог себе позволить пропустить сказанное ей сухое «Теперь ты упиратель» или что-нибудь вроде того.
Адипуча подошла чрезвычайно близко ко мне. На таком расстоянии я смог вглядеться в её разноцветные глаза, которые позволяли ей самостоятельно менять цвет радужек. Стала очевидна бессмысленность попыток выведать её истинные мысли по глазам. Впрочем, пока всё это проносилось в моей голове, Адипуча поняла, что я увидел то, чего не следовало, и всё же зачем-то поменяла цвет с радужного на спокойный синий. Стало некомфортно стоять вплотную к ней, и я попятился. Пристально всматриваясь в моё лицо, она произнесла с нескрываемым и необъяснимым удовольствием:
— Я приняла решение. Нарекаю тебя, Люст… — она собралась что-то сделать, но что-то её остановило. — Какая у тебя фамилия?
— К счастью, у меня нет фамилии, — гордо, но немного скованно из-за впившегося в меня взгляда ясно кого произнёс я. — Нет смысла иметь фамилию при наличии столь необычного имени!
Гало была приятно удивлена, судя по её улыбке, и положила руки мне на плечи.
— Это достойно уважения, мой друг. Нарекаю тебя, Люст, упирателем! — протянула она и резко отпустила меня, так что я едва не упал.
После прошедшей в спешке церемонии мы вышли из дворца и сели в специальные автомобили для внутреннего пользования высших лиц клуба. Они назывались Занусси (хотя настоящее название было Нусси, но его никто не употреблял) и отличались от обычных некой «особенной системой расходования топлива». Мне пришла в голову мысль, что об этом стоит спросить, но гало убила мой вопрос в зародыше.
— Интересовался ли ты, многоуважаемый Люст, — между прочим, она сидела рядом со мной, а не на переднем сиденье. На нём был господин Вибту, а вёл машину неизвестный, — о том, что значит твоё имя?
— Естественно, я интересовался. Видите ли, мои родители любили проводить время в одном столичном заведении под названием Курок. Походы в этот ресторан заставляли отца по-другому посмотреть на вещи, едва заметно в нём что-то менялось. Когда родился я, отец уже был одержим так называемой «теорией курка», это было всё, о чём он думал. В словаре имён он отыскал слово «Люст», которое, очевидно, переводится как «курок». Он настоял на том, что меня нужно назвать именно так. Мать разделяла некоторые его идеи, но теорию в целом воспринимала холодно. Особенно её расстраивало то, сколько денег он тратил на еду в «Курке». Когда я спрашивал её о своём имени, она только повторяла, что моё появление ознаменовало новую главу в их жизни. Ещё тогда я понимал, что ничего особенного в этих словах нет — так происходит с каждым рождением, — спокойно разъяснил я.
— Слышали ли вы это, почтенный Вибту? Благодаря этому юноше наш орден начнёт новую жизнь! — не услышав в ответ ни слова от Унубсена, она продолжила более спокойным тоном. — И я это говорю не для того, чтобы принизить ваши заслуги.
От этих слов упирателя передёрнуло.
— Посмотрим, как Люст проявит себя в нашем деле, гало, — лаконично ответил старик.
— Хотелось бы узнать, куда мы направляемся? — странно, что я не задал этот вопрос с самого начала.
— В башню, Люст, — мне ответил Вибту. Надеюсь, упирателей не заставляют жить в ней.
В ответ на это водитель что-то проворчал. Я ничего не понял, но ясно было, что адресовано его сообщение было мне. Кто это вообще такой?
— Это Фату Еткийси, если тебе интересно, Люст, — словно прочитав мои мысли, произнесла гало. — Он проявил свою храбрость и талант, когда остановил солдат, пытавшихся устроить переворот в городе Патальпа.
Еткийси что-то сентиментально пробормотал. События в Патальпе произошли очень давно. Я был удивлён тому, что до этого не слышал о таком знаменитом человеке. Книгу всё же стоило захватить с собой.
— К сожалению, язык победивцев ему так и не подчинился. Поэтому некоторым из нас пришлось выучить жительский, — Адипуча почесала нос.
Мы приехали. Выйдя из машины, я обнаружил рядом с привычными очертаниями Мутни (совсем не освещённую башню вечером было тяжело увидеть) широкое одноэтажное здание, явно нежилое, без окон, зато с ярко освещённым фасадом. Странно, почему я не замечал его раньше. Господин Еткийси изобразил руками самолёт и посмотрел на мою реакцию. На него никто не обратил внимания. Около минуты Адипуча и Унубсен созерцали (пытались разглядеть) башню.
— Впечатляюще. Да, вот этот аэродром, Фату, — отреагировал, наконец, Вибту. — Мы сегодня же отправляем вас на задание в Докалилы, Люст. Вы будете помощником нашего самого опытного члена и поймёте, что означает быть упирателем.
— Извини за спешку. Времена сейчас трудные, — отчеканила гало.
От стремительности происходивших событий могла вскружиться голова. Я поинтересовался, почему герой деформаций в Докалилах не отправляется на задание. Вибту Унубсен многозначительно молчал, пока наш подозрительный водитель, Фату Еткийси, тащил меня к зданию у башни. Глава ордена же направилась к себе. Позади раздавались хлопки салютов, веселившие и возмущавшие одновременно. Говорят, упирателям свойственно такое столкновение эмоций. Небо приобрело привычный грязно-коричневый цвет. Погода явно была нелётной, но, судя по уверенности, с которой усмиритель солдат Фату шёл к зданию, для людей и техники Четырёх букв ни погода, ни фейерверки не были помехой.
Мы зашли в серо-голубой ангар. За моей спиной щёлкнул выключатель, загорелись холодные белые лампы. В противоположном нам краю стоял небольшой серебристый самолёт, несколько ближе — вертолёт цвета хаки. Кое-где вдоль стен стояли красные ящики с инструментами и канистры. Смотрелось пусто. Самолёт был чуть больше Занусси, на которой я приехал, и потому казался игрушечным. Получится ли на этом вообще взлететь? Еткийси заметил мою скептическую гримасу, что-то промямлил в ответ и театрально взмахнул руками.
Хлопки салютов не стали тише, скорее наоборот — словно тот, кто их запускал, приблизился к нам, чтобы его было лучше слышно. Чего хотел добиться этот человек? Еткийси резко остановился на полпути, топнул по полу и отошёл. Бетонные плиты, по которым он стукнул, разошлись в стороны. Со скрипом и треском на поверхность выходила небольшая грузовая платформа, словно спеша закрыть образовавшуюся пропасть. В платформу был встроен подозрительно простой механизм. Он был коричневого цвета и состоял лишь из одного длинного рычага. Старик жестами позвал меня помочь толкнуть его. Я налёг на рычаг, и самолёт стал приближаться к нам. Я протолкал ручку несколько кругов. Когда герой Патальпы Фату взмахнул рукой, я отпустил рычаг и зашёл в транспортное средство с надписью «Уптах».
Фату завёл двигатель и погладил рукой воздух, вероятно, обращая внимание на бесшумность самолёта. Затем упиратель рухнул в кресло пилота и мы поехали. Однако оторваться от земли сегодня нам не было суждено. Уптах прокатился по взлётной полосе, но так и не взлетел. Похоже, виной тому были те самые салюты, взрывавшиеся прямо над нашими головами. Множество людей в странных костюмах собрались у ангара и запускали фейерверки. Расстроенный, старик открыл дверцу, прокричал что-то и свернул с полосы на улицу. Я был поражён и обездвижен такой бесцеремонностью, но протестовать не стал, полагаясь на здравомыслие опытного упирателя. К тому же в такое позднее время добраться домой можно было только пешком — такая перспектива меня не прельщала.
Путь наш проходил через центр Столицы, знаменитую Среднюю руку. Здесь размещались правительственные здания и крупные культурные центры. Главным из них был, вне всякого сомнения, Серый дом — яркое бело-бежевое здание, одна из главных достопримечательностей города. Она была, и к этому уже все привыкли, наводнена туристами. Правда, сегодня их было меньше, чем обычно. Фасад был наполовину занавешен, освещение было приглушённым — дом закрывался на реставрационные работы.
Фату вёл самолёт достаточно аккуратно и правил не нарушал. Не знаю, почему я не задумался тогда о том, откуда этот человек знает, где я живу — скорее всего, день был слишком насыщен событиями, и я уже не мог ни о чём думать. Когда мы приехали, я хлопнул себя по голове (жители так выражали благодарность) и вышел из Уптаха. Фату, улыбаясь (вот это уже точно ненормально), помахал рукой из кабины и уехал. Похоже, задание, доверенное нам с ним, вовсе не было столь срочным — в крайнем случае мы могли бы воспользоваться другим средством передвижения.
Во всех квартирах дома, где я жил, включился свет — похоже, люди не привыкли видеть подобное транспортное средство в своём дворе. Был ли Уптах действительно тихим?
Просыпаюсь, лёжа в прихожей, в одежде. Дверь открыта. Встаю, отряхиваюсь, снимаю куртку и запираю квартиру. Надеюсь, никто не заходил? На кухне вижу подозрительного человека. Он разглядывал посуду на столе. Перепугался. Присмотрелся — Вибту. Пришёл в себя. Откуда все они знают, где я живу? Он слушал речь какой-то сумасшедшей по телевизору и заносил в блокнот заметки. Сел за стол к нему.
— Если сюда придёт Фату, Люст, советую убрать подальше всю керамику, — многоуважаемый Унубсен старался угадать, каким будет следующий вопрос собеседника, чтобы избежать пустой болтовни. — Когда Фату слышит речи противников букв, он теряет равновесие и начинает бить посуду.
И этот человек подвозил меня вчера.
— Постойте, о каких противниках букв вы говорите?
— Я пользуюсь твоим телевизором для анализа речи Думы по просьбе госпожи Адипучи. Гало считает полезным и тебе послушать её, но только под присмотром доверенных лиц.
Дума, печально известная в Столице и паре других городов женщина, объявившая войну современному ПЖЦД, говорила о существе по имени Аз, о том, что Адипуча изуродовала тысячелетние традиции клуба-ордена, и обещала нарушить «тёмные планы» гало. Ей было видение, что вернутся глиняные маски, некогда управлявшие орденом, и первой из них будет Аз, который, дескать, вернёт былой порядок. Тогда она распустит своё «временное скорбное пристанище», так называемое Общество Аза (организация, единолично контролируемая Думой с целью противостоять планам Адипучи по осмыслению), и вернётся в некогда покинутые буквы. Изредка Дума прерывала речь и лишь многозначительно смотрела в камеру, приближавшуюся к розовым радужкам её глаз. Как такое разрешают показывать по телевизору?
Выступление закончилось, старик выключил телевизор. Затем он повернулся, оценил меня взглядом, подошёл к столу, на котором, как я только что заметил, лежала сложенная тёмно-синяя мантия упирателя, и пододвинул её ко мне. Я ушёл, быстро переоделся, надел шляпу, немного полюбовался на себя в зеркале. Сшита форма была, похоже, из недешёвой ткани. Докалильский герой скомандовал: «В башню». Мы немедленно вышли.
Занусси подъехала сама — водителя внутри не было. Почему тогда это не вызвало у меня удивления, не знаю до сих пор. Зато в пути вспомнилась система расходования топлива, о которой я так много слышал и всё же не мог понять, в чём её особенность. Воспользовавшись моментом, я решил спросить мудрейшего из мудрецов об этом. Вибту показал мне на счётчик топлива, стремительно приближавшийся к нулю. Я собрался было переспросить, но он дал мне знак помолчать и ещё раз показал на индикатор. Я не без интереса уставился на него, пытаясь додумать, что же это значит или что сейчас произойдёт. Очевидно, что топливо закончится. И вот когда оно действительно закончилось, мы вышли из машины и оказались рядом с башней.
— Ровно столько топлива, сколько нужно для поездки, — заключил упиратель.
Честно говоря, это не впечатляло. В последний момент перед тем, как мы приехали, меня посетила мысль — а вдруг волшебным образом бак заполнится сам по себе? Действительно, на это было бы гораздо интереснее смотреть. Увы!
— Куда машина девается после? — в надежде на то, что хоть здесь есть что-нибудь необычное, я задал вопрос. Ответ вышел из башни и оказался до боли глупым и простым. Это были пятеро безымянных силачей. Они подошли к машине и отнесли её в гараж. Вибту проследил глазами за ними, после чего зашагал по направлению ко входу в башню. Я последовал за ним.
Мы зашли в кабинет гало последними — остальные уже набили его собой и ждали начала заседания. Она поприветствовала лично каждого упирателя, прошлась по кабинету, посмотрела в окно и произнесла: «Приступим». Я устроился на лежавшем у стола ящике из-под газировки. Обсуждались новости: Вибту перечислял произошедшие за неделю события, а Адипуча принимала решения по поводу того, как на них реагировать. Когда появлялись несогласные (я был согласен со всем), она разъясняла свою точку зрения, а однажды даже согласилась с упирателем: в общем, заседание проходило цивилизованно и скучно. Речь мудрецов (кроме, между прочим, Унубсена) то ускорялась, то замедлялась. Из-за этого слушать диалог было невозможно, поэтому я завидую тебе, читатель, ты не слышал происходящего и знаешь об этой истории только по моему рассказу. Со временем дискуссия разгорелась нешуточная, но Адипуча уже не принимала в ней участия: она сидела за столом и от скуки выкручивала свои волосы усилием мысли. Я засмотрелся — гало была одной из немногих способных делать такое.
Еткийси, до этого глубоко думавший о чём-то, вскочил со своего места, попрощался с Адипучей жестом жителей, затем подошёл ко мне, схватил за шею и вывел в коридор. К чему такая грубость? Адипуча на прощание спокойно кивнула мне, словно пытаясь сказать «не волнуйся, он всегда так себя ведёт». Мы прошли далее и спустились по лестнице. Целью маршрута были, вероятно, Докалилы. Самолёт на этот раз взлетел.
В Докалилах оказалось не слишком жарко, несмотря на то, что они находились в самом центре пустыни Тонбдбду. Местные называли это «Докалильской климатической аномалией». Вероятно, обучая народ подобной лексике, власти во главе с мудрым и внушающим страх Раксодемом пытались указать приезжим на их законное место. Ещё с воздуха я заметил другую узнаваемую черту раксодемовского периода — город был застроен неказистыми бетонными сооружениями.
Мы приземлились в международном аэропорту Тас. Местные взяли с нас небольшой «въездной штраф» (одна из статей закона по борьбе с туризмом), несмотря на то, что туристами мы не являлись и прибыли строго по делу. Еткийси подобрел и заговорил на победившем. Я был крайне удивлён.
— Постойте, вы же не знаете этого языка! Неужели вы притворялись?
— Нет, это проклятие Столицы, — с досадой проговорил он, подобрав максимально неловкое выражение. — по какой-то причине наотрез отказывается покидать Столицу Адипуча, поэтому никогда не слышала она, как говорю на победившем я. А когда говорят ей об этом другие упиратели, обычно лишь смеётся она, не в силах поверить.
— Получается, вы не из жителей? — спросил я.
— А почему не может говорить на победившем житель? — старик усмехнулся.
Он был, конечно, прав. Мы покинули здание аэропорта и оказались на главной площади. В центре стоял фонтан с толстым обелиском, из трещин которого текла вода. Некий неизвестный в капюшоне, скрывавшем лицо, подошёл ко мне и вручил брошюру. Как только я взял её, он побежал прочь, спотыкаясь на ходу. За ним из здания рядом выбежала стража. Брошюра гласила:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТУРИСТИЧЕСКИЙ РАЙ И ГОРОД ЧЕТЫРЁХ ТРЯПОК — ДОКАЛИЛЫ!
В древние времена на месте нашего города стояло пять деревень: Сев, Вит, Перл, Тас и Фей. Когда учение ПЖЦД ещё не распространилось в этих краях, поселения боролись за главенство на Юге Большой страны, в пустынных землях Тонбдбду. Паломники букв первыми добрались до Сева, и именно там возникла главная община сторонников Манифеста. По указу столичных властей стремительно растущую деревню определили главным поселением Юга. Вскоре Сев странным образом поглотил конкурентов вместе с проживавшими там людьми, заточив их дома и души в обелиски. Такой же вырос в центре Сева, однако город уцелел. Считается, что главный обелиск своими лучами по сей день хранит Докалилы и направляет докалильцев.
ИМЯ ГОСТЕПРИИМНОГО ГОРОДА
Сев долго просуществовал под своим изначальным именем. Но однажды забытый историей глава города переименовал его в Докалилы. По его словам, во сне ему явился луч покровительницы Сева — святой Фракты, которая грозилась сжечь город, если его не переименуют. Согласно же другой версии, у градоначальника не было потомков, и он воспользовался властью ради увековечения своей фамилии. Город жил сам по себе. С появлением центрального обелиска возник барьер, отделивший Докалилы от остального мира, так что никто не мог попасть в них или покинуть. Но затем сила его ослабла, и путешественники наводнили Докалилы. Они назвали его небесами мира за красоту строений, благоприятный климат и гостеприимный народ. Как раз в эти времена обелиски (все, кроме центрального) стали терять свою форму и плавиться, словно металл, что вызвало ещё больший поток туристов, торопившихся успеть к началу тряпоявления — первой из знаменитых «деформаций». Однажды утром докалильцы обнаружили на месте одного из обелисков бордовую тряпку. Никто не сокрушался по поводу утраты памятника архитектуры: они стали сторожить остальные три «иглостолпа» (докалильские поэты так величают эти конструкции) по ночам. Как говорили очевидцы, они начинали тускло светиться, а затем мгновенно исчезали! После того, как от обелисков остались священные бордовые тряпки, по распоряжению градоначальника их перенесли в главный дворец города. До сих пор находятся они под строгой охраной, а лучи, соединявшие обелиски окраин с главным, теперь уходят глубоко в землю (измерять, насколько, пока что не планируется). С тех пор за Докалилами закрепилось прозвище „Город четырёх тряпок“. Мы помним об этой жертве и благодарны упирателю прославленного ордена П. Ж. Ц. Д. за предотвращение деформирования нашего города в пятую тряпку.
Читаемая Вами брошюра — часть кампании по развитию докалильского туризма. Если вы являетесь путешественником — наш город приветствует вас! Если же вы — докалилец, то присоединяйтесь к нам! Вступайте в ряды протуристического ополчения!
Рассмотреть иллюстрации не получилось. Как только брошюра перестала говорить, Еткийси вырвал её у меня из рук, скомкал и кинул в урну, не попал, подошёл и снова (на этот раз удачно) забросил её.
— Простите, но в чём дело? — спросил я его.
— Только называют священными тряпки, но ничем не отличаются от обыкновенных они, — негодовал Фату. — Хотят исследование на уникальность провести власти, но всячески затягивают этот процесс горожане, потому что боятся выглядеть глупо в глазах остальной стороны.
— Скажите, почему власти так не любят свой город?
— С чего взял ты? — он недоверчиво посмотрел на меня. — Хотят они, чтобы не трогали ценности их и оставили в покое город варвары-туристы. Очень сомнительна тряпок ценность из-за появления их в туристического расцвета времена. Ходят слухи, что на исчезнувших обелисков место подложил тряпки какой-то хитрый иноземец. Посмеяться над горожанами захотел он. И удалось ему!
Чтобы разрядить обстановку, Еткийси решил показать мне дворец Вибту, в котором заседает Совет города. Меня удивляла такая неторопливость — всё же нас отправили на задание, для меня же это была первая поездка по поручению букв. Однако я доверился этому чудному упирателю, да и редкую возможность осмысленно поговорить с ним упускать было нельзя.
Табличка на входе в дворец сообщала посетителю, что перед ним «Дворец Вибту. Наследие Докалил. В неплохом состоянии (реставрация точно не нужна)». Я заглянул внутрь и не увидел Еткийси. Куда он мог так быстро убежать?
Как оказалось, дворец был музеем Докалил (об этом сообщала другая табличка, предусмотрительно размещённая с тыльной стороны, подальше от любопытных туристов). На первом этаже были выставлены различные письменные доказательства существования обелисков, а также фотографии — на случай, если потомки резонно усомнятся в правдивости легенд. Также содержалась в расписной (из-за чего разглядеть что-либо за ней было трудно) витрине книга о деформациях в Докалилах. Ключевым участником тех событий являлся тот самый Вибту Унубсен, с которым я имею невыразимую честь быть знакомым. Копия книги была и у меня дома: «деформация» в ней занимает лишь несколько страниц в середине, остальное же — вступления, предисловия, интервью с авторами, анализы и теории, а также предсказания по поводу деформаций в других городах от никоим образом не достоверных источников. Этому событию посчастливилось (или нет, это уже вам решать) произойти недавно, около двухсот лет назад, на заре расцвета телевидения, потому мельчайшая его деталь была задокументирована, но общую картину представляют единицы.
Поднявшись на второй этаж, я застал удивлённого Фату, разглядывающего тряпки. Я не нарушил его концентрации, даже приблизившись к завораживающему экспонату — словно не замечая меня, он с испуганным лицом переходил от одной витрины к другой. Неужто он поверил в силу этих подделок? Я долго всматривался в них, но ничего сверхъестественного не испытал. Однако Еткийси сказал, что за те мгновения, что смотрел на них, я около ста раз поменял своё выражение лица. Сосредоточившись на своих мышцах, я ещё раз бросил взгляд на ткань и ощутил нездоровое движение рта, бровей, глаз, век и даже ушей. Охранник, которого мы, похоже, заинтересовали, подошёл к нам и со словами: «Правда ничего особенного?» показал своим копьём на тряпки. Лицо его было опухшим и сморщенным. Мы с упирателем замешкались, не зная, стоит ли в данной ситуации лгать. Он разрешил дилемму за нас, схватив обоих и вышвырнув из дворца.
Еткийси отряхнулся и сказал, смеясь, что теперь нужно приступить к делу. Он совершенно не был задет бесцеремонностью стражи в отношении себя, знаменитого упирателя. Что же касается «дела», то я сам ещё не знал, в чём оно заключалось. Фату не стал дожидаться, пока я соберусь с мыслями, а молча зашагал по направлению к огромному зданию, увенчанному куполом.
Заинтересовавшая моего спутника постройка оказалась Докалильским цирком имени Позабытого историей. Старрик пояснил мне, когда удалось его догнать, что под этим именем подразумевается переименователь города. Цирк выглядел впечатляюще, но только своими огромными размерами — сам же он серостью, блеклостью и банальностью своей значительно портил красивое окружение. На входе была табличка: «Докалильский цирк имени Позабытого историей. Построен специально для гостей города. В идеальном состоянии и под особым контролем властей». Когда я вошёл, с потолка свалился металлический шест и упал недалеко от меня. Посетители цирка зааплодировали, благодаря тех, кто своим приходом заставил эту проклятую постройку разрушаться. Однако Еткийси, который уже давно стоял и наблюдал за представлением, издал странный пищащий звук и разогнал толпу.
Циркачи, дрессировщики и даже звери вышли на арену. Сумасшедший упиратель обошёл всех сотрудников увеселительного заведения и даже животных, пристально всматриваясь в каждого, мучая их подозрительным взглядом и всё же радуя возможностью воочию застать известную любому сознательному докалильцу личность (Фату часто путали с Вибту, несмотря на отсутствие сколь-нибудь значимого внешнего сходства). По-видимому, он не нашёл того, кого искал, потому что тщательный осмотр продолжился в помещениях для персонала. Там мы встретили одинокого фокусника. Из разговора выяснилось, что его зовут Эккерт Невидаль, хотя он предпочитал зваться Экой. Внешность его была мне знакома, а чрезмерно яркая одежда делала его похожим скорее на клоуна. Фату сказал, что нам нужно получить у него материю последней глиняной маски, Яза. Эти слова успокоили меня, поскольку оказалось, что цель нашей командировки мой временный покровитель всё-таки помнит, и разозлили Невидаля — он сказал, что не отдаст глину ни в какие орденские музеи и сокрушался по поводу того, что поначалу принял нас за порядочных людей. Я заверил его в том, что мы не отбираем глину, а лишь собираемся её использовать для поиска глиняной маски с помощью Искателя. Странно, откуда я всё это знал? Еткийси оценил меня взглядом, полным подозрительности, но что-то на моём лице успокоило его, и мы пошли к выходу из цирка с, кстати, почему-то уже счастливым Экой. Какое глупое имя.
Здание Аза в Докалилах стояло, как поведал иллюзионист, на месте одной из тряпок. Фату поспешил эти слова опровергнуть: по его утверждению, ткань, стоявшая однажды в центре улицы, была перенесена в помещение после аварии. Некрепкий постамент, поддерживавший буро-красную тряпку Вилта, рухнул, словно вылепленный из песка, при столкновении с автомобилем. С тех пор автомобильное движение в Докалилах запрещено. Оно и раньше не пользовалоссь популярностью в таком компактном и хаотично спланированном городе. Докалильцы передвигаются преимущественно при помощи велосипедов, а на въезде в город путешественника ожидает большая автомобильная стоянка.
Цель, с которой упиратель разговорился со мной у здания Аза, была сугубо просветительской: во-первых, здание было выдающимся с архитектурных позиций, а во-вторых, мне следовало ещё раз прояснить, насколько глава Общества потонула в предрассудках прошлого и как одержимость идеей глиняных масок испортила талантливого, в сущности, человека. На этих словах мой проводник позеленел и сразу побелел. Напоследок он предостерёг меня, что от нас не требуется нарушать спокойствие местных общественников и даже злых языков, пусть они и заслуживают этого. Орден утратил былое влияние на стражу, так что представителю букв не стоит ждать орденской помощи, если он нарушит закон.
Мгновение казалось подходящим для того, чтобы разобраться со всеми нестыковками, возникшими у меня в голове при поверхностном знакомстве с Обществом Аза, его структурой и идеологией. Но я перенапряг Фату: на седьмом вопросе бедный старик рухнул на мостовую, создавая приятный контраст выжженного жёлтого и морского синего, цвета его мантии. С большим трудом удалось нам с Экой дотащить грузного упирателя до скамейки. Вскоре он пришёл в сознание, как ни в чём ни бывало, и без объяснений повёл нас с фокусником на некие «фрактальные празднования». Мы простояли четверть дня в толпе, так ничего и не увидев, но зато услышали от Фату пересказ того, что там должно происходить и в честь чего проводятся подобные мероприятия.
Празднования посвящены святой Фракте — лучу, настоявшему на переименовании города в Докалилы. Судя по мифам и легендам Юга, Фракта никогда не приносила добра. Поэтому горожане не стали перечить непредсказуемому божеству, когда оно потребовало переименовать город. Поразительно, что докалильцам удалось перевоспитать это существо и вот уже двести двадцать пять лет оно не устраивает стихийные бедствия и не разрушает дома горожан. Впрочем, приверженцы другого мнения утверждают, что люди выбрали большее зло, предпочтя толпы туристов сравнительно менее разрушительным ураганам.
Шаг за шагом мы проталкивались вперёд, не обращая внимания на возмущённые комментарии потревоженных наблюдателей. Удалось вовремя занять более-менее удобные места — начиналась торжественная часть празднований. После традиционного исполнения гимна Докалил «Сев, первый из пяти», отражающего противоречивое отношение горожан к истории своего города и силам, сформировавшим его, с неба спустился ослепительный сноп света. Святая Фракта была действительно очень похожа на свой портрет в дворце Вибту. Это неожиданное явление сильно впечатлило меня и Эку, признавшегося, что он ранее не посещал подобные мероприятия. Наш лидер же был непоколебим.
— Не святая Фракта это, а человеческий страх, в её облачённый форму, — покровительственным голосом объяснил он.
Упиратель поведал нам, что городские управленцы доказали на опыте, что этот луч, появляющийся с каждым праздником на площади, не является Фрактой. Однажды все портреты божества были по приказу самого Раксодема подменены на почти идентичные, с одной лишь разницей — сквозь свечение проходила тонкая зелёная полоса. Это было изменение, достаточное для того, чтобы его заметили горожане, но настолько мелкое, что они решили, что раньше просто его не замечали. Оригинальные же картины скрыли от любопытствующих в подвалах музея-дворца Вибту. Как и предполагали скептически настроенные политики, на следующем празднике существо, выдающее себя за Фракту, явилось уже в подкорректированном обличии. Такая информация должна быть в высшей степени секретной, и всё же упиратель был абсолютно беспечен, когда посвящал нас в эти тайны. Оказалось, что эта история известна каждому докалильцу, но все предпочитают жить иллюзиями, потому что судьба города слишком тесно переплетена с образом Фракты.
Фату не смог продолжить свой рассказ, потому что нас отвлёк крик, донёсшийся из толпы. Один из зрителей не выдержал шокирующего появления лже-Фракты и бросился на неё. Ему не удалось ни схватить, ни причинить вреда существу, которое было неосязаемым. К тому же, на беднягу напали неравнодушные зрители, симпатизировавшие святой. Его повалили и принялись пинать. Я собирался прекратить насилие, но Еткийси остановил меня.
— Это происходит постоянно, — процедил он. — Такова праздничная традиция.
Публика смотрела на происходящее с холодом, физически куда более ощутимым, чем сущность непонятного явления, принявшего облик виновницы празднования. Фату уверял меня, что в этот праздник город, хвалящийся своей климатической аномалией, становится самым жарким местом мира. Местные объясняют такой феномен, как водится, гневом своенравного божества. Настоящую причину разузнать не удалось, но что-то мне подсказывает, что герой Патальпы посвящён и в эту тайну. Скепсис, таким образом, помогал докалильцам пережить жаркие дни.
Холод спас и слабонервного зрителя — напавшие на него начали замерзать, замешкались и в итоге разошлись, угрожая обидчику Фракты продолжением расправы после того как оденутся потеплей. Но тот же холод ощущала и жертва народного гнева, которая не могла подняться, пока не прибыли врачи и не положили её на носилки. Когда вновь воцарилось спокойствие, окружавшие святую принялись, как один, распевать гимны и песни.
— Надеюсь, с пострадавшим всё будет хорошо, — беспокоился я.
— Теперь ему будет куда лучше, чем раньше, — успокоил меня упиратель и знаток докалильских традиций Фату Еткийси. — Давно боролся сам с собой он, теперь помогут ему.
Невидаль уставился на сияние Фракты. На лице его читалось искреннее восхищение — рассказ Фату прошёл мимо него. Еткийси привёл фокусника в чувство и, тяжело вздохнув, объявил, что нам пора возвращаться в Столицу. К счастью, международный аэропорт Тас находился недалеко — мы не успели утомиться, как оказались на главной площади. Фрактальные празднования изменили её до неузнаваемости — каждое здание было перекрашено в невыносимо яркий цвет. Только обелиск сохранял свой естественный окрас. Докалильцы — кто по одному, кто с друзьями — восторженно наблюдали за возвращением святой Фракты на небо. Упиратель подгонял меня. Если бы мы задержались, то, возможно, ослепли бы, находясь среди сияющих от блаженства людей. Но Эка был потерян для нас: он засмотрелся на гордо поднимающийся в облака луч, и сам начинал светиться.
— Оставь его, догонит нас потом он! — кричал мне Фату. — Ослепнуть не может сияющий человек.
Площадь осталась позади, и мы оказались в терминале Международного аэропорта Тас — одного из красивейших зданий города. На гигантских арках между залами были выбиты надписи «Мы вас не забудем», «Мы постараемся вас вернуть» и «Мы не виноваты». Пока мы искали нужный терминал, мой наставник и гид объяснил, что в городе четырёх тряпок есть несколько других аэропортов, и все они обслуживают исключительно докалильцев. Логика подсказывала, что именно это здание должно быть непревзойдённым в своей уродливости, но в данном случае чувство вины перед соседями возобладало над ненавистью к туристам. Пока Еткийси вёл меня к выходу на взлётную полосу, я думал о том, как мы свяжемся с Невидалем. Покидать город без него казалось безумием.
За аркой, ведущей к выходу, на фоне впечатляющего своей красотой вечернего неба, развёрнутый носом к безжизненной Тонбдбду, стоял Уптах. Но до него ещё нужно было дойти, а прямо перед нами стояла небольшая подставка. На ней лежала тряпка деревни Тас, в которой, как утверждают летописцы, было заточено всё его население. То, что она находится здесь, на задворках города, безо всякой защиты, красноречиво подтверждало неверие жителей города, прозванного чужеземцами городом четырёх тряпок, в эту легенду. И вызывало ещё большее недоумение после помпезного аэропорта.
Мы с Фату сели в самолёт. Он завёл двигатель. На мой вопрос об отсутствии фокусника он сослался на отсутствие места в кабине для третьего человека. Якобы он успел договориться с Невидалем о том, что тот доберётся до Столицы самостоятельно. Еткийси вскочил с места, проверил все счётчики (надо сказать, что транспортное средство было ими буквально облеплено — даже в сиденье, где я расположился, было встроено несколько) и сел обратно. Герой Патальпы вручил мне слегка мятое письмо. Оно гласило (не так громко, как брошюра в Докалилах, а шёпотом и на ухо):
Если честно, совершенно не принимаю здешнюю жизнь я, и подавляет в этом городе пребывание, поэтому и отправился так поспешно. Прошу извинить, если не успел ответить на некоторые вопросы, Люст. Еткийси Фату Вентуло
Хотелось задать упирателю вопрос о его полном имени, но Уптах уже поднялся высоко над землёй, а Докалилы стремительно отдалялись от нас. Постепенно общительный и мудрый человек возвращался к образу недовольного тарабарящего старикашки. Я скомкал бумажку и уже собрался выкинуть, но нездоровый рык старика скомандовал оставить её у себя.
На закате мы приземлились в Столице. Надеюсь, что наше прибытие кто-то снимал — выглядеть оно должно было кинематографично. Немногословный и дёрганый, мой наставник прошёлся по площади у башни Мутни, вглядываясь в лица прохожих. Фокусника здесь не было. Возможно, он ещё не пришёл, если отправился в Столицу пешком, но я надеюсь, что по дороге он всё же нашёл какой-то транспорт. Герой Патальпы хлопнул меня по плечу и важно зашагал по дороге, ведущей в Докалилы, чтобы встретить нашего нового знакомого. Мы уже были на окраине города, идти никуда не требовалось. Фату замахал руками, завопил протяжно и хрипло. По узкой прямой дороге, стремящейся вдаль по равнине, мчался велосипед. Одноколёсный. Им управлял Эка. Эта деталь убедительно завершала его образ, он мастерски удерживал равновесие и даже успевал махать нам рукой. Ничто не берёт этого человека! Если бы меня выгнали из самолёта и отправили идти пешком до другого города, я бы точно не был так же весел и доволен, как он. Не говоря уже о том, что я вряд ли бы согласился на это. Интересно, откуда у него велосипед?
Темнело, улицы пустели, нам следовало торопиться. Невидаль взял под руку свой велосипед и пошёл с нами. Взгляда на часы было достаточно, чтобы понять причину раннего наступления аномальной тишины. Начиналось запретное время, и нам следовало остерегаться пугающих. Я показал Фату на стрелки часов. Он кивнул, взгляд его был полон бесполезной сейчас решимости, глаза сверкали, словно мы собирались спасти Победившую сторону от какой-то напасти. Мы попрощались и разошлись.
Ах да, пропустил две очень важные вещи.
Во-первых, Эка рассказал о том, как он заполучил моноцикл. Иллюзионист, оказалось, обладает ещё и даром убеждения. По пути в город он встретил столичного велосипедиста, одинокого путешественника, склонного к мечтанию и неразумным поступкам. Невидаль остановил его и предложил рассказать увлекательную и трогательную историю в обмен на свою просьбу. Велосипедист согласился. Рассказ нашего героя довёл романтика до слёз. Эккерт, чувствуя скорую победу, попросил путника поделиться половиной его велосипеда, на что тот согласился, так как обещал, и вообще история настолько затуманила его разум, что он не соображал, о чём говорит иллюзионист, а лишь соглашался. Невидаль разбил велосипед на две части. (о том, как, он не сказал; подозреваю, что ему повезло встретиться с велосипедистом на известной всем тропе инструментов, где молотки, пилы и сварочные аппараты лежат вдоль дороги). Себе он забрал часть с сиденьем и помчался на ней в город (это звучит неправдоподобно, но возможно, что и тут ему повезло и велосипед оказался модульным; в таком случае даже инструменты ему были не нужны), оставив бедного велосипедиста с бесполезной железкой вместо транспортного средства. Наш прекрасный мир держится на таких безнадёжных романтиках, как этот велосипедист!
Во-вторых, следует разъяснить тебе, дорогой читатель, о том, что такое «Запретное время». Видишь ли, Сторона устроена так, что раз в несколько дней в определённое время люди запираются в своих домах и ничего не делают. Иначе им грозят непредсказуемые, но всегда жестокие наказания. В это время патрули выходят из своих гаражей, размещённых по всему городу. Они укомплектованы людьми в пугающих жёлтых комбинезонах и шлемах, за которыми нельзя было разглядеть лиц. Неизвестно, кто прозвал их «пугающими», но будем надеяться, что на то имелись причины. Также в патруль входили заключённые, убиравшие в это время улицы. На эти группы людей, конечно же, правило запретного времени не распространялось, они могли и даже должны были следить за состоянием города в течение своего дежурства. Такой порядок был введён и узаконен из-за недовольства жителей горожанами, не соблюдавшими их традицию ничегонеделания. Правивший нами поклонник культуры маленького народа охотно поддержал идею официального признания «праздника». Так он нашёл повод ещё больше жителизировать наш быт и распространил этот порядок на все регионы Стороны, включая, разумеется, Столицу. Закон был чуть-чуть отредактирован, в частности, были выдуманы эти самые патрули, и в таком виде вступил в силу. С тех пор нас заставляют прятаться от пугающих и учитывать это время в своих расписаниях, чтобы не заслужить чего-нибудь неприятного (никто ещё не был наказан, поэтому все могли только догадываться, что их ждёт) от всемогущих властей.
Наступил следующий день, и я не знал, куда отправиться — мы слишком быстро разбежались, не договорившись о встрече. Стоило отправляться в башню Мутни — если уж там нет Фату, я наверняка встречу кого-нибудь из упирателей, и мне подскажут, как его найти.
В башне меня, как обычно, встретила Сэу. До этого с ней увлечённо разговаривал Эккерт, на плече которого была чёрная сумочка, привлекающая внимание догадывающихся о её содержимом. Рядом на скамейке сидел Еткийси и рассматривал медную проволоку. Увидев меня, оба застыли. Невидаль поздоровался. Фату отдал проволоку дворецкому и дал иллюзионисту подзатыльник.
— Вот уже несколько дней я думала, Люст, о твоей роли в буквах. До настоящего момента тебе доводилось лишь выполнять поручения высших чинов нашей организации. Постепенно инициатива начнёт переходить к тебе. Помни о неизбежности этого мига, — напутствовала Сэу.
— Пожалуй, это действительно ценный совет, — ответил я. — Но почему ты так опекаешь меня?
— Люст, надеюсь, ты поймёшь меня правильно. Я вижу в тебе везение — и ему я, выражаясь честно, завидую. Ещё я вижу трезвый взгляд на многие вещи, которому симпатизирую. Чего я не вижу, так это стремления принять на себя ответственность. Тебя, мой друг, это должно насторожить.
Невидаль поразился нашей странной манере общения, что напомнило мне о присутствии других людей в вестибюле. Им я задал главный вопрос — куда мы направляемся. Фокусник ответил, похоже, не слушая меня, что ему нужен аппарат «Искатель», и пожаловался на то, что давно копил на это устройство, но так и не смог набрать достаточную сумму. Я поинтересовался, зачем ему нужен этот аппарат, и услышал предложение рассказать длинную историю. Мы сели на скамейку. Еткийси забрал проволоку у Сэу, сел подальше от нас и начал методично её гнуть, понимая, что мы ещё надолго задержимся.
Эккерт начал рассказ со своего детства. Его отец был упирателем бубнов (а их тогда называли именно так). Каждый вечер он приходил с работы и тревожил сознание будущего иллюзиониста историями о сверхъестественном и околорелигиозном. Временами он ненадолго уезжал в Столицу. Оттуда он привозил ещё более сюрреалистические рассказы о неком «существе величайшего ума и мудрости» по имени Яз. Обычно он рассказывал о чудесах, которые могла творить эта маска, но чудеса были для Яза лишь средством успокоения души. Так как маленький Эка рано потерял мать, его отец мечтал сводить сына к Язу, чтобы помочь ребёнку справиться с утратой.
Но после очередной поездки в Столицу Невидалев отец вернулся домой грустный и подавленный. Поначалу он ничего не говорил Эккерту, однако проницательный ребёнок чувствовал, что это связано с Язом, ведь отец ничего не говорил о нём, как это было раньше. Теперь он молча бродил по дому, пытался, по словам Невидаля, собраться со словами. Наконец, он признался сыну, что Яза больше нет.
Прошло некоторое время, и большой Невидаль показал маленькому кусочки глины, оставшейся от глыбы-психиатра. Отец, этот глубоко веривший в Яза человек, вовремя смекнул, что их можно выкрасть, пока другие горевали и сокрушались. Сынок высоко оценил папин жест и пообещал беречь обломки в память о чуде. В течение года их регулярно навещали люди ордена с просьбой сдать глину на хранение в музей в обмен на огромные деньги. Но наши герои их каждый раз выпроваживали. А чтобы не бояться орденских шпионов, которые в отсутствие жильцов сновали по дому в поисках обломков, отец спрятал их в запасной квартире, адрес которой сообщил сыну лишь когда тот повзрослел.
И вот наш повзрослевший многострадальный герой узнал о Доброй компании и её новом устройстве „Искатель“. Устройство изучало предмет, который в него поместили, и указывало на карте, где найти подобные предметы или их компоненты. Люди приняли новшество прохладно: говорили, что это бесполезная игрушка, или же предупреждали, что новинка принесёт только зло, ведь начнётся гонка за ресурсами. Однако Эка знал, для чего аппарат был создан, и с того дня стал копить на Искатель. Когда же он набрался знаний и умений, сын упирателя бубнов отправился в докалильскую башню букв, представительство ПЖЦД, с намерением вступить туда. Почувствовав, что магия покинула орденские коридоры, Невидаль передумал идти по стопам отца и, недолго думая, стал фокусником. Его задача, уверял меня Невидаль, напоминать людям о возможности чудес и необходимости верить в них. Он же верит в то, что однажды вернёт глиняную маску — и это будет, похоже, единственное настоящее чудо, которое он покажет.
Я был впечатлён. Вспомнилась госпожа Дума с её сумбурным пророчеством возвращения масок. Один за другим мои мысли выплёвывали вопросы, будто вознамерившись вызвать головную боль. Почему Адипуча хочет помешать Думе? Ей нужна власть? А может, Дума вводит всех в заблуждение, обещая того, чего не может быть? Почему все циркачи оказываются такими жалкими?
Еткийси не дал продолжить мои размышления и ткнул проволокой в плечо, воспользовавшись моей непродолжительной отрешённостью. Я вскочил от неожиданности. Фату указывал крючком на потерянного в раздумьях Эку и лукаво улыбался. Похоже, упиратель собрался проделать то же с ним, но тот встал добровольно. Оказалось, герой Патальпы пытался сообщить нам, что гало пришла.
Адипуча расхаживала по залу, пытаясь дозвониться до Типичного магазина техники Столицы. Она была погружена в свои мысли, глаза её были закрыты, а нос прижат. Наше присутствие казалось лишним. Наконец ожидание прекратилось, и она заговорила с сотрудником магазина. Вероятно, персонал был впечатлён тем, что сама глава ордена оказала им такую честь. Если они знали, кто она.
— Разумеется. Да, наш человек уже в пути. Он оплатит цену товара. Большое спасибо за Вашу работу. Ждём. — Она вела себя довольно обходительно с ними. Конечно, магазину просто повезло, что она не была в своём «лаконичном настроении». Похоже, эта докалильская затея имела большое значение для всего ордена и Адипучи. Честно говоря, до того я не воспринимал всерьёз заявления товарищей по клубу о важности нашей миссии. Я разумно решил, что это всего лишь простая задача, продолжение обряда посвящения новичка.
Мы подъехали к тому самому ангару, где началось наше путешествие. Я не протестовал против поездки на шикарных Занусси, хотя башня и стояла почти вплотную к ангару (зато взбрыкнул капризный Невидаль). В итоге поездка заняла немного больше времени, чем ожидалось — пришлось ездить кругами, чтобы потратить выделенное топливо. Снаружи ангара мы застали грузовик и пару курьеров, которым стоявший в ангаре Вибту указывал, куда выгрузить товар. Мы с Фату и гало наблюдали за происходящим издалека, шли медленно и важно. Когда все, наконец, оказались внутри, нетерпеливый иллюзионист уже подключил необходимые кабели в разъёмы и водил бешеными глазами по инструкции устройства. Благодаря его возбуждению ждать, пока всё будет готово, почти не пришлось.
Искатель был огромным и внешне похожим на деревообрабатывающий станок. Он был покрашен в тёмно-зелёный, но тумбочка, куда помещалось вещество, имела яркие жёлтые краски. Сразу после того, как аппарат удалось запустить (работал он на удивление тихо), Эккерт подошёл к нему, стараясь нащупать в карманах заветный кусок глины.
Невидаль вернулся к чтению инструкции и принялся медленно переключать тумблеры на аппарате, затем положил глину в тумбочку и сел на пол. К нему подошла Адипуча, вырвала бумажку из рук и принялась перепроверять всё, что он сделал. Попытки фокусника удостовериться в том, что с его бесценным веществом ничего не случится, были безуспешными — геройская пара Вибту и Фату удерживали его на расстоянии от устройства. Наконец, гало торжественно запустила Искатель. Понять её мысли в этот момент было едва ли возможно — добрая, сияющая улыбка, с которой она смотрела на эту особенную груду железа, сменялась грустью, а иногда даже обидой.
Исследование прошло успешно. Глиняных масок обнаружено не было. Однако я не был рад. Чувство было странное, неоднозначное. Еткийси расслабленно улыбался, крепко держа угрюмого, задумавшегося о чём-то Эккерта. Вибту был спокоен, как всегда — он попросил своего коллегу отпустить бедного фокусника. Когда получилось вырваться, Невидаль подошёл к Искателю, осмотрел его, проверил все переключатели, питание, и когда убедился, что всё соответствовало инструкции, открыл ящик, достал комок глины и покинул помещение, словно оскорблённый нашим присутствием. Гало не стала ему мешать. Она не выглядела счастливой или спокойной — похоже, увиденное показалось ей неубедительным. Я решил оставить Адипучу наедине со своими мыслями.
Старик что-то гневно мычал удаляющемуся иллюзионисту. Эку пришлось снова задержать, что я объяснил необходимостью юридически закрепить факт отсутствия глиняной маски в Победившем мире. Он долго упирался, говорил, что мы лишь хотим окончательно унизить его, заставив присутствовать при таком событии, на что Еткийси взял его за воротник и поволок за собой.
Оформление документов, под предлогом которого Адипуча всячески издевалась над расстроенным и растерянным Эккертом, наконец, закончилось. Фокуснику пришлось письменно подтвердить вердикт Искателя. Гало поблагодарила нас за работу и попросила удалиться всех, кроме меня. Казалось, насмешки над Эккертом успокоили её. Она достала стакан и бутылку воды из-под стола. На этикетке были напечатаны буквы «НИ».
— Как тебе Докалилы, Люст? Скучно, да? — её интонация не предусматривала отрицательного ответа. Тем не менее, я решил возразить.
— На самом деле… — начал я, но она немедленно перебила меня.
— Да ты что? Весело, что ли, было? Там, конечно, красиво, не спорю, но помимо архитектуры ничего интересного нет. — Адипуча открыла бутылку.
— Тем не менее, мне было и весело, и интересно, — настаивал я.
— Всё-таки весело? Но ведь не очень! Вижу, что могло быть и лучше. И поэтому подготовила тебе путёвку в другой город. Он не такой красивый, зато оттянуться там можно по полной.
— Вентуло? — я назвал первый пришедший в голову город.
— Неудачная шутка, Люст, — Адипуча посмотрела на меня обиженно. — Нет, по счастливому стечению обстоятельств ты отчаливаешь в Ятал. Знаешь о таком? — она налила себе в стакан немного воды из бутылки.
— Разумеется, знаю, но мало хорошего. Извольте поинтересоваться, зачем я туда отправляюсь?
— Не изволю, к сожалению, — язвительно отрезала она. — Как только доберёшься, все вопросы исчезнут. Поэтому не вижу смысла ни на что отвечать. Будешь один, — произнесла она медленно, но затем затараторила. — тебе наверняка компания только мешает, и к тому же стоит проверить, сможешь ли ты справиться с заданием в одиночку.
— Кстати, что за задание?
— Никаких вопросов, Люст! — Адипуча строго посмотрела на меня, после чего её взгляд перескочил на телефонную трубку у неё на столе, затем, наконец, на пульт управления игрушечной машинкой, по непонятной причине лежавший здесь. Глаза вновь выдали свой радужный оттенок. Она стеснительно улыбнулась и перевела взгляд на меня. Радужка побагровела. Похоже, сейчас было не время для беседы. Я уже направился к выходу из кабинета, но она окликнула меня:
— Погоди, я не сказала, кто отправит тебя в город!
— Я сам знаю. Снаружи будет ждать Занусси.
— Да. — Адипуча махнула рукой. Она взяла стакан и залпом опорожнила его. Я встал и прошёл к двери кабинета.
— И всё? — гало была чем-то разочарована.
— Наверное, да, ведь вы сказали, что я не могу задавать вопросы.
— Я пошутила! — она удобно расположилась в кресле. — Я ведь вижу, что ты хочешь о чём-то спросить.
— Мне было интересно…
— «Мне было интересно» — передразнила она меня. — Кто научил тебя этой бессмысленной фальшивой вежливости? Задай вопрос прямо! — мне казалось, или она пьянела от воды? Или это не вода? Гало поняла, о чём я думаю.
— Это самая обыкновенная вода, Люст. — попыталась убедить меня она. — Попробуй и проверь. — Она достала ещё один стакан и ещё одну бутылку, налила до половины и протянула его мне. Я выпил. Действительно, это была «самая обыкновенная вода». — Видишь?
— Насчёт Еткийси… — замялся я. — Почему он может говорить на победившем вне Столицы? И почему только здесь он ворчит и злится?
— Столица подавляет его. Если бы мы знали, в чём причина, то попытались бы что-то исправить. Однако в Докалилах ему не лучше. Там он чувствует себя слишком свободным, и долго там находиться опасно для его здоровья.
— А здесь?
— Здесь — нет. Думаешь, мы держим бедного старика, чтобы наслаждаться его мучениями?
— Разумеется, я даже не смел об этом подумать.
Не давал покоя один насущный вопрос, и сейчас было наилучшее время, чтобы его задать.
— Люст, у меня скоро начнётся нечто очень важное, так что я буду благодарна… Как это заразно! Отправляйся в Ятал. — она повернулась к стене. Я вышел.
Перед входом действительно была припаркована машина. Рядом с ней стоял несчастный, бледный как мел, иллюзионист Невидаль и что-то тихо шептал. Как только я открыл пассажирскую дверь автомобиля, он повернулся ко мне и завыл пронзительным жалобным голосом о том, что я должен взять его с собой, потому что он не может оставаться один в незнакомом месте. Я ответил, что цель моей поездки чрезвычайно далека от Докалил. Неожиданно Эка показал мне язык и побежал навстречу прохожему, которого он выбрал в качестве своей следующей цели. Водитель попросил меня сесть в Занусси. И снова это была Сэу.
— Что, Люст, неужели снова в путь? Держу пари, ты опять не знаешь, зачем ты направляешься в Ятал, — мы сели в автомобиль и покатили по столичным улицам.
— И всё же я доверяю руководству П, первым лицам Ж, привилегированным классам Ц и особенно начальству Д. Сама голова ордена посвящает меня в свои планы.
— Надеюсь, что ты понимаешь, Люст, — её фиолетовые глаза смотрели на меня в зеркало. — что я знаю гало гораздо лучше, чем ты. Она не посвящает в свои планы почти никого. А те, кого она посвящает, выделились из общего ряда чем-то большим, нежели слепое следование указаниям.
Мы остановились посреди шоссе, проходившего у берега реки Тудифи. Сэу открыла дверь:
— Гало посоветовала тебе отправляться на лодке, Люст. Она оснащена всем необходимым для комфортного и продуктивного вояжа: радиоприёмником, вёслами на всякий случай… — она смотрела куда-то далеко, словно пыталась что-то вспомнить, — Вот, собственно, и всё. Найди в городе генерала Двурфо Дувру. Больше не знаю, что тебе и сказать.
С раскрытым от удивления ртом я провожал автомобиль взглядом. Когда заболели лицевые мышцы, я опомнился и повернулся к своему «транспортному средству». Это была старая потрёпанная лодка красного цвета. Вернее, бледно-красного — краска стёрлась и выцвела. Наличие радиоприёмника, однако, скрашивало ситуацию — и на этой коряге можно было почувствовать себя как дома.
Вёсла оказались сломанными. К счастью, лодка была моторной. Когда я понял это (вот уж не знаю, как я сразу не заметил), я завёл её и отправился в путь, а для расслабления включил радио.
Меня разбудили брызги. Лодка встала посреди реки, а музыка перестала играть. Исчез радиоприёмник, только шнур уходил за борт. Я нырнул под воду и нашёл его плавающим там, издающим еле слышные под водой звуки музыки. Взял его, выплыл, поднялся кое-как на лодку и поставил на место. Пришлось немного подождать, пока радио высохнет. Повезло, что приёмник оказался водонепроницаемым. Однако его никуда больше не поставишь, иначе он упадёт. Устройство, между прочим, марки «Якорь» производства Доброй компании. Новаторские идеи на каждом шагу. Пришлось сесть рядом и придерживать.
Судя по стенду с картой речных маршрутов, мимо которого я проплывал, оставалась ещё половина пути. Здесь начинался приток Тудифи, Дервиго. На берегах Дервиго и расположился Ятал. Я поймал новостную передачу на высохшем «Якоре». И как это бывает в книгах бесперспективных авторов, именно в этот момент началось интервью Адипучи. Она была чем-то обеспокоена и говорила неуверенно: «Во-первых, Аза не существует, ордену почти удалось это доказать. Уважаемый на всей Победившей стороне иллюзионист Эккерт Невидаль, знаменитый хранитель последней памяти о Язе, предоставил нам материал для исследования, и с помощью аппарата Искатель мы установили, что нигде больше подобной глины не существует. Напоминаю — все глиняные маски были созданы из одной глины. Однако клуб-орден не заявляет ничего попусту, и данный случай — не исключение. Поэтому мы должны окончательно убедиться в отсутствии всяческого намёка на существование Аза, и, когда это будет сделано, незамедлительно отчитаемся перед населением». Кто-то прокашлялся.
Адипуча давно не выступала на радио. На последнем выступлении ей, насколько помню, было около пятидесяти лет. Тогда ей ещё удавалось избегать крупных скандалов, а в рекламе ПЖЦД не нуждался (как, впрочем, и во времена масок). Неудивительно, что она вела себя так странно, когда отправляла меня на задание.
Выступление закончилось аплодисментами, после чего началась программа «Правда». Я принялся ловить другую станцию — сплетни слушать не хотелось. Но не получилось поймать даже шум. Это насторожило меня ещё больше — неужели Ятал настолько нищ и безбудущен, что даже радио здесь почти не вещает?
На «Правде» заботливо решили не менять тему слишком резко и стали перемывать кости Адипуче. Они сообщили (со ссылкой на т.н. «надёжный источник», разумеется, а как же ещё?) о том, что гало влюблена в некого неизвестного ятальца, детальную информацию о котором так и не удалось получить. Также они назвали меня конкурентом этого её «возлюбленного», и сказали, что мне придётся очень сильно постараться, чтобы вырвать её сердце из рук ятальца. Программа превзошла мои наихудшие ожидания. И ведь они знают моё имя, несмотря на такой короткий срок моего пребывания в ордене! Кто-то из орденских людей явно неспособен молчать. После обещания выяснить, «от кого гало ПЖЦД получает средства на свою деятельность», я решил прекратить слушать чепуху и выключил приёмник. Лодка остановилась. Пришлось включить его вновь.
Вдалеке уже виднелись очертания Ятала. Меня ждали белые деревянные домики в красную диагональную полоску. Уже отсюда с пристани доносились ноты народной музыки (впрочем, не ятальской — здешний народ начисто лишён таланта). Но они не заглушали гнусной лжи, которую выкрикивал «Якорь». Ведущие придумали историю о круге ятальских предпринимателей и чиновников, которые поддерживали «Организацию вашей жизни» на плаву. Они избегали прямых обвинений, потому что из грязи, что они наскребли, настоящий компромат слепить было невозможно. Но общий тон был безошибочно осуждающим. В довершение абсурда они пригласили главу Общества Аза, Думу, чтобы та вбила, как она выразилась, «последний гвоздь в крышку гроба провального и кощунственного осмысления». «На моё общество готовится покушение», сказала она, «и стоять за ним могут только радикалы из оккупированных букв». Я стал грести быстрее, чтобы заглушить голоса из машины лжи, но вовремя вспомнил, что вёсла сломаны. Тогда я запел как можно громче, мелодию, которая поспешно пыталась сложиться в моей голове. Тебе снова повезло, читатель, ведь ты не услышишь звука, который вырывался из моего рта.
Песню я окончил только причалив к берегу и выключив мотор/приёмник. Прикреплённый к деревянному столбу рупор издал невыразимый звук — так встретил меня город.
Я не успел осмотреться, как ноги сами понеслись в одном им ведомом направлении. Руки, однако, остались под моим контролем, и я воспользовался этим, взяв ноги и сжав их как можно крепче (ни до чего умнее тогда я не додумался). Удалось помешать ногам добраться до конечной цели, однако за это пришлось заплатить падением на асфальт. Всё же они не успокоились — странным образом (к сожалению, не помню, как у них это получилось) они подняли меня и вновь зашагали по городу, остановившись, наконец, перед входом в питейное заведение под названием «Ушат Фирито». Мне вновь вспомнились второсортные книги, авторы которых заполняют свои опусы бессмыслицей, чтобы они выглядели внушительней и стоили дороже — шалостью подобного графомана я оправдывал временную потерю контроля над своим телом. Однако желание узнать, что приготовлено для меня в этом месте, преодолело негодование, и я открыл дверь.
Обстановка была более чем обыденной — деревянные двери, деревянные стены, на которых были развешаны деревянные корыта. Это, похоже, и был ятальский деревенский стиль — жалкое подобие сельского стиля Пейкуши. Запах был неприятный, но терпимый. Народу было довольно мало, и все были как на подбор. Как будто талантливый режиссёр отбирал и рассаживал людей, исходя из своей задумки. По ту сторону стойки стоял бармен.
— Здравствуйте, чем я могу вам помочь? Сегодня могу предложить вам воду и… воду. — сказал приятным голосом высокий худощавый брюнет с вытянутой головой. Никогда не видел таких барменов, пусть и бар был не самым обычным. К тому же…
— Добрый день, — сказал я, на что он слегка улыбнулся. — Знаете, а вы мне кого-то напоминаете… Кого-то известного.
— Скорее всего вы ошибаетесь, господин упиратель, — бармен увидел на моей мантии значок ПЖЦД. Кожа его на мгновение позеленела, а улыбка дрогнула. — Меня зовут Фирито, я хозяин, владелец этого скромного заведения.
Сказав это, «хозяин заведения» подмигнул мне и показал на дверь для персонала. Я несколько насторожился — кто знает, что у него на уме? — однако тут же вспомнил о глазах и успокоился, увидев розовую радужку (ты слышишь впервые об этой новости, читатель, но розовая радужка выражает надежду на чью-либо помощь). Он открыл дверь и прошёл внутрь. Я последовал за ним. Никто из клиентов и не пошевелился.
Мы попали в помещение со слепящими серебристыми железными стенами и бесчисленным множеством полок с бутылками. В подобных интерьерах ярко вспоминаются сцены из чёрно-белого кино. Бармен-параноик выглянул за дверь, осмотрелся, после чего запер её.
— Умоляю вас, прошу вас, взываю к вам, помогите мне! Я больше не могу здесь находиться! Вы упиратель, вы никогда не пройдёте мимо. — Фирито упал на колени.
— Простите, но вы даже не посвятили меня в Вашу ситуацию. Пожалуйста, объясните, что произошло и чем именно я могу Вам помочь, — Я чувствовал себя уверенно в роли «спасителя-упирателя», но голова начинала болеть от неспособности вспомнить, на какую звезду он похож.
— Вас ведь послала Адипуча? Она же обожает меня! Да и я сам связан с вашим орденом! Вы говорили, что я кого-то напоминаю… Моё настоящее имя — Тим Золотов, певец, композитор, музыкант в опале. Меня подставили, обвинили в осквернении Серого дома, поэтому я вынужден скрываться.
Одним из ярчайших событий прошлого сезона было перекрашивание Серого дома Столицы. По версии властей, преступление совершил музыкант Тим Золотов в рамках акции по продвижению своего альбома «Белый/Бежевый». Никто не сомневался в том, что за этим стоял он, но горожанам новый облик дома понравился больше. Серый дом стали чаще посещать, вокруг него устраивали мероприятия, туристы (в Столице, между прочим, их любят) фотографировались на его фоне. Но непреклонные власти объявили о начале реставрационных работ. Газеты перевирали историю, выжимали из неё все соки, всплывали новые подробности — но даже самые продажные журналисты вставали на защиту музыканта. Для власти, однако, новая выходка Золотова перешла все границы. Серый дом был не только культурным центром Средней руки (так звучит название улицы, на которой он находится). В левом его крыле располагались бюро сразу нескольких министерств. Один из чиновников в заявлении прессе отметил, что власть не может постоянно потакать Тиму, ведь его последние акции наносят ущерб репутации победившего правительства. Улики были найдены, вина музыканта — доказана. Нашлись и свидетели. Но даже они оказались бесполезны в поиске ответа на вопрос, как Золотову удалось за ночь аккуратно перекрасить дом и не попасться на глаза страже. Совещания экспертов проводятся до сих пор. Тима же на всякий случай объявили во всепобедивший розыск.
Я симпатизировал Тиму и вместе с большинством столичных граждан подписал петицию не перекрашивать Бело-бежевый дом обратно в серый цвет. Но и мне его вина казалась очевидной, поэтому я решил вежливо промолчать в ответ на его заявление о невиновности.
— Чего вы стоите? О чём думаете? Как вас зовут? — нетерпеливо выпалил Золотов.
— Извините, что я забыл назвать своё имя. Позвольте представиться, Люст, — вежливо и спокойно сказал я.
— Господин упиратель, почтенный Люст, какая честь! Я очень много слышал о вас! — Тим засветился от счастья. Я знал, что он лжёт, можно было даже не смотреть на то, какой неестественный свет он испускал. Он не мог знать меня, ведь я появился в клубе-ордене несколько дней назад и меня едва знают даже в Столице. Я всё же взглянул Тиму в глаза и к своему неудовольствию обнаружил, что они были радужными. Золотов постарался замести следы и сменил цвет радужки на белый. Так он пытался убедить меня в том, что «честно» врёт (белая радужка выдаёт желание человека подавить эмоцию или солгать). С каждым мгновением он становился невыносимее.
— Смею повторить вопрос: чем я могу вам помочь?
— Вам не нужно волноваться или беспокоиться ни о чём, всего лишь доставьте меня в Столицу, к Адипуче.
— Вероятно, вы принимаете меня за простака, — меня возмутила его фраза о том, что мне ни о чём не стоит беспокоиться. — Сопровождение вас в Столицу будет опасным в первую очередь для меня. Эта авантюра также угрожает испортить положительный образ ордена. Я не вижу причины помогать вам.
— Гало вас, Люст, не простит, — отрезал Тим. Он посмотрел на меня сурово, и даже зная, что верить такому человеку нельзя, я не мог не подчиниться. Мне начинало казаться, что Адипуча в одном из интервью действительно признавалась в симпатии к бело-бежевому певцу.
— Допустим, я возьму вас с собой, — я постепенно сдавался. — Но я не могу не осведомиться насчёт того, почему вы рассчитываете, что в Столице вас не возьмут под стражу?
— Сейчас не время об этом думать. Вам следует поскорее согласиться и взять меня, отправиться со мной, сопроводить меня в Столицу. Я знаю, как найти генерала Двурфо Дувру.
Действительно, теперь у меня не было возможности оставить великого и невыносимого музыканта. Если он знал о моей задаче, наверняка у него есть и причины не опасаться столичной стражи.
— Итак, что вы можете рассказать мне о генерале Двурфо Дувру?
— Думаю, бессмысленно, бесполезно рассказывать, кто это такой — лучше будет, если я приведу вас к нему и вы сами обо всём узнаете. — Каждая реплика Золотова казалась более осторожной. — Подождите, пока я переоденусь, и мы отправимся в путь.
Тим вышел в бар — по-видимому, чтобы удостовериться, что за время его отсутствия на месте ничего не произошло. Вернулся он уже переодетый. Понятия не имею, где он переодевался, и даже не хочу знать.
Теперь не было никакого сомнения — передо мной действительно стоял великий певец Тим Золотов: белый пиджак, бежевая в тонкую белую полоску рубашка, две золотые цепочки с символами T и Z на них (интересно, почему он выбрал такие странные знаки?), белые брюки в бежевую полоску и туфли — одна белая, а другая бежевая — кричали о том, кем является их владелец. Этот костюм стал неизменным со времени выпуска его грандиозного хита — песни под названием «Белый/Бежевый», для исполнения которой и был придуман такой образ.
— Ну что, отправляемся? — бодро сказал он.
— Я думаю, тебе стоит одеться менее заметно.
— Ты же меня защитишь, чего мне волноваться?
Портовые города, такие как Ятал, создают особенное настроение. Строения, деревья и автомобили здесь приобретают синеватый оттенок — кажется, что море и морской воздух придают этот своеобразный окрас городу. Так Ятал обманывает своего гостя, потому что не имеет доступа к морю, а довольствуется мелкой речушкой. Но этому городу всё же удавалось поразительно удачно имитировать наличие рядом обширного водоёма. Воздух был свеж и прохладен, мимо пролетали чайки, и как далеко бы мы ни забрели (а добиться ответа на вопрос «куда мы идём» от Тима так и не удалось), нас не покидал плеск волн и скрип досок, по которым, как мне представлялось, где-то рядом проходили несущие товар грузчики. Золотов рассказал мне, что каждое здание оборудовано особенной звуковой системой, создающей такую атмосферу. Недавно вступивший в должность глава города, господин Сет Карабица, убедил жителей в необходимости подобных мер для поднятия имиджа Ятала и привлечения в него туристов. Жители не препятствовали, предпочитая отмалчиваться. Немного странно было оказаться после города, пытающегося избавиться от гостей, в том, который готов на всё, чтобы их привлечь.
Мы подошли к воротам ятальского порта, заваленного сотнями списанных ржавеющих кораблей. Сложилась традиция отправлять их в Ятал, потому что, по словам победившего правителя, «этот город всё равно никому не нужен». Однако градоначальник и здесь нашёл способ извлечь выгоду из положения — он собирается соорудить на месте порта музей судостроения Победившей стороны. Портовые сооружения господин Карабица решил построить в другом месте. Он полагал, что это оживит экономику региона. Впрочем, возможно, он ничего и не полагал, ведь, как я уже сказал, этот город никому не нужен, включая жителей (составлявших большинство его населения). Собственно порт представлял собой лабиринт, построенный из контейнеров. Жители важно проходили по коридорам с коробками в руках и возводили новые стены лабиринта, иногда замуровывая бедолаг, которым не повезло заблудиться. Я спросил у Золотова, действительно ли порт настолько востребован, что сюда привозят столько товаров, на что он ответил, что им никто не пользуется, кроме жителей и местных компаний — в качестве склада (он указал на контейнеры, помеченные логотипом компании «Надёжный источник»). Сет постановил привозить все использованные ящики, контейнеры и бочки сюда, чтобы создать видимость процветания и занятости. Музыкант продолжил рассказ, захваченный гениальностью этого плана. Вдохновляла и его беспроигрышность, ведь дерево и металл, полученные в ходе этой акции, пойдут на строительство музея. Тим поспешил уточнить, что его энтузиазм ничуть не связан с засильем на Победившей стороне лобби контейнеро-ящиковой промышленности.
Тим привёл меня к остаткам корабля, переоборудованным в дом. Здесь, он заверил меня, и жил генерал Двурфо Дувру. Я постучался в ржавую синюю металлическую дверь и скрылся в одном из коридоров лабиринта, где Золотов невозмутимо, но осторожно насвистывал. Дверь открыли — в проёме стоял немолодой мускулистый лысый мужчина в тёмно-серой куртке, белой майке и грязных бесцветных обвисших брюках. Я не представлял генерала таким (он не любил фотографироваться, так что о его внешнем виде знают немногие). Лишь плотные, толстые, чёрные брови выдавали его высокое военное звание — каждый генерал обладал парой таких внушительных орлиных бровей.
— Да, это он, — шепнул мне Зо (мне лень печатать его длинную фамилию).
Мы подошли к генералу — я впереди, а Тим за мной. Было тяжело глазами изобразить признательность — получался лишь страх.
— Здравствуйте, — первым, как и положено, заговорил болтливый Золотов — Меня зовут Тим Золотов, а его — Люст. Он — упиратель, человек с большим будущим в великом клубе-ордене П, Ж, Ц и Д. — А действительно, зачем себя представлять, если ты знаменит?
Мы с Двурфо покрутили пальцами у висков друг друга.
— А я Д. Дувру — генерал ВСПС и почётный член П, Ж, Ц и Д. — Значит, любитель аббревиатур. — Предан идеям клуба-ордена на всю свою жизнь.
— Глупо, неразумно, — выпалил Тим, внимательно посмотрев на него. Стыд и негодование одержали во мне победу над радостью встречи с таким замечательным человеком. Я толкнул Зо плечом, немного не рассчитав силу, из-за чего он упал на грязный и мокрый после дождя асфальт. Зо медленно поднялся и стал отряхиваться.
— Дурак, что ты натворил? Знаешь ли ты, сколько стоит этот бело-бежевый костюм? — он выделил слово «этот», словно бело-бежевых костюмов у него бесчисленное множество. — Ты понимаешь, кто я такой?
— Да, ты рассказывал.
Двурфо вмешался в наш разговор.
— Заткнись, артистик. Кем ты себя считаешь? — более всего меня настораживало, что он смотрел на меня. — Что, можешь толкать людей просто так? Давай, извиняйся перед господином!
Золотов встал в позу и показал мне рукой на свои туфли. Хотелось разозлиться на них обоих, но, честно говоря, происходящее было настолько абсурдным, что я был в полной растерянности.
— Извините, генерал, но артистом является он, — наконец сказал я.
— Не имеет значени…
Не дождавшись, пока генерал закончит фразу, певец подошёл к нему поближе и ударил по затылку. Дувру извинился перед нами обоими и задумался. Зо разъяснил, что у почётного члена ордена проблема с мозгом, заключающаяся в неправильной оценке ситуаций, которую можно исправить незатейливым способом — слегка хлопнуть его по затылку, пока эта «оценка» не отпечаталась в памяти.
— Не могу представить, что могло так сильно повлиять на человека, — с горечью в голосе сказал я, когда Двурфо забежал домой.
Тим, похоже, ожидал этой фразы настолько, что вздрогнул в экстазе. Лишь когда он приступил к рассказу, у него получилось немного успокоиться.
— Ты наверняка слышал о Тромуле и Пейкуше. Наш герой, отважный полководец, верный сын своего отечества, принимал участие в ликвидации преступников, стоявших за обоими событиями. Генералом Двурфо ещё не был — эта должность была придумана властями, чтобы возложить на него ответственность за управление ВСПС. С небольшим отрядом он отправился неизвестную деревню, где скрывались преступники — почти все селяне Пейкуши. За время поисков подозреваемых, предполагаемых преступников, армии удалось пройти все края нашей страны, многие неисследованные до того места были нанесены на карту и даже заселены сочувствующими ВСПС победивцами. Усилия селян по конспирации были впустую. Деревню нашли, отыскали, обнаружили, а население её задержали. Селяне Пейкуши стали первыми заключёнными в составе учреждённого тогда же патруля Запретного времени. Представляешь, какое суровое, жёсткое наказание им придумали?
Не понимаю, куда торопился Зо, но после этих слов ему потребовалось некоторое время, чтобы перевести дух. Когда стало легче, он бросил взгляд на дверь, ведущую в дом Двурфу, почесал нос и продолжил.
— В награду за успешное выполнение задания правитель Победившей стороны вручил первому генералу подарок, наградил его Каской благоразумия. Все мы иногда переживаем периоды, когда не получается правильно взвесить, оценить ситуацию, в которой оказались. Такое происходит нерегулярно, но нужно быть готовым в любой момент сопротивляться заблуждениям, наводняющим разум. Каска время от времени слегка прижимает голову владельца, заставляя собравшиеся в ней заблуждения рассеяться и освободить дорогу для полезных мыслей. К сожалению, оказалось, что у такой полезной вещи есть серьёзный, ощутимый, важный недостаток — постепенно владелец теряет способность самостоятельно сопротивляться заблуждениям.
Двурфо действительно вернулся к нам в каске, из которой торчала огромная кнопка, которая время от времени самостоятельно нажималась.
— Прошу прощения повторно, — чётко проговорил генерал, — теперь я не доставлю вам проблем. Ушлые и я — мы собираемся навестить шарлатанов с целью прекратить дезинформацию населения. Присоединитесь?
Золотов разъяснил мне, что Ушлые — это близкие к генералу орденские, а шарлатаны — общество Аза, хоть я и сам всё это прекрасно понимал.
Слова Двурфо озадачивали. Что означает «посетить с целью прекратить дезинформацию»? Будет ли применена сила? Непроизвольно я задал эти вопросы вслух.
— Конечно, будет! — сказал Дувру навеселе. Зо посмотрел на меня, будто бросая вызов, ожидая решительных действий.
— Извините, господин генерал, но мы не можем присоединиться. Гало Адипуча никаких указаний насчёт разрушения дома Аза в Ятале не давала. Также, насколько я помню, подобные действия отмечены и в своде законов Победившей стороны, и в манифесте ПЖЦД как недопустимые. Разумеется, госпожа Адипуча также не поблагодарит вас за такую услугу, ведь вы подорвёте репутацию её и Четырёх букв.
— Так вы Адипучины? Чего же я тут с вами..? Высокоуважаемая гало никогда не осмелится заткнуть мерзавцев, порочащих наш славный круг. Ну, зачем вы сюда пришли?
— Мы как раз по поводу мерзавцев, генерал. Нам необходимо допросить обосновавшегося в городе информатора из Общества, — с ещё более ощутимой уверенностью в себе сказал Тим.
— Подождите, пожалуйста… — генерал достал телефон и набрал номер. Его свободно сидевшая на голове каска слегка качнулась.
— Послушай, не надо никуда ехать. У меня есть…
Его силился перебить возмущённый голос.
— Да не продался я! С домом это не связано, нет. — Двурфо молчал, выслушивая возмущённого собеседника. — Договорились? Хорошо. — Его радужка на мгновение побелела, затем покраснела. Генерал положил телефон в карман, снял каску и достал из неё карманную карту города Ятала, которую протянул нам. Мы с удовольствием её взяли и развернули. На карте была отмечена некая библиотека, но Двурфо обвёл переулок в нескольких кварталах от неё в красный кружок и ткнул туда пальцем для верности:
— Там этот человек будет ждать вас. Он любит болтать, разговорить легко. Не беспокойтесь обо мне, идите — я не настолько…
Генералу позвонили. Он принял вызов, рявкнул «Да» и скрылся в своём жилище. Следовало отправляться на поиски доносчика.
Гало оказалась права. Ятал — гораздо более приятный город, чем я представлял. Прохладный ветерок баловал после изнуряющей жары Докалил и неестественной «средней» погоды в Столице. Строгие каменные постройки и скверы по очереди представали нашим взглядам, а бродили по городу мы довольно долго. Город на Дервиго располагал к спокойному, по большей части бессмысленному времяпрепровождению. Мы сидели в парке, любовались природой, знакомились с местными девушками, которые, узнав Тима, сияли от счастья. Я, однако, был настороже, оглядывался по сторонам, ища глазами стражников. Надо же: стало быть, если меня поймают, я окажусь его подельником!
Заметив мою осторожность, музыкант, наконец, поведал мне то, что стоило сказать с самого начала. Как оказалось, Тим Золотов является привилегированным жителем Ятала под охраной градоначальника. После того, как Золотова объявили в розыск, к нему поступило предложение убежища от Сета Карабицы в обмен на некоторые услуги. Золотов обязывался раз в несколько дней в зависимости от требований главы города появляться в своей одежде, провоцируя людей сфотографировать его, а глава города предоставлял ему дом, удостоверение личности под именем «Фирито Лаций» и работу в баре, а также бесплатную поставку напитков фирмы «Надёжный источник». Более того, Тим являлся главным консультантом главы города по созданию привлекательного образа, идею с морской атмосферой придумал именно он. Таким образом, в остальной Победившей стороне заговорили о Ятале. Однако распространённое убеждение о том, что это город-свалка, удерживает многих от поездки, так что и власти рассудили, что пребывание тут будет для певца наказанием худшим, чем тюрьма. И в дополнение к мерам по благоустройству, само проживание Тима дало толчок туристической отрасли — многих не останавливали плохие слухи о Ятале, они готовы были последовать куда угодно за своим кумиром.
Зо извинился за то, что не сказал об этом раньше, однако он не знал, можно ли мне доверять. Он вскочил со скамейки, на которой мы сидели, и куда-то направился. На мгновение показалось, что он побоялся выдать нечто ещё более секретное. Я достал карту и пошёл за ним.
Красным кружком на карте был отмечен переулок на окраине Ятала. Осторожность информатора была понятна, но всё равно казалось забавным, что в городе с такими беспечными и не самыми законопослушными жителями найдутся люди, опасающиеся слежки. Я бы посмотрел на себя, но зеркала не было.
Вскоре мы дошли до того самого переулка. Здесь никого не было. Неужели генерал обманул нас? Мы осмотрели место в надежде найти что-либо, что прояснило бы природу Аза. Может, доносчик был не настолько говорлив, как его описывал наш отставной друг? Он не оставил даже записки. Даже на оживлённой улице, по которой мы пришли, никого не было. И это не преувеличение: все действительно куда-то исчезли. Что заставило генерала нас обмануть? Неужто каска-укротительница? Стоило узнать наверняка, куда он так торопился.
Мы прошли несколько узеньких улочек и, наконец, в дыму распознали двухэтажную кирпичную постройку. «Почётного члена ПЖЦД» не пришлось долго искать: он стоял на крыше дома и весело размахивал какой-то тряпкой.
Несколько амбалов выбили двери изнутри и вышвырнули кого-то из здания. Наихудшие опасения подтвердились, когда мы разглядели приколотый к одежде этих людей бумажный символ общества Аза — восьмиугольную лестницу. «Но ведь…» — певец вырвал у меня из рук карту, повторно изучил её и ткнул пальцем на дату. «Этой карте два года, Общества тогда ещё не было, здесь стояла библиотека» — сказал он, возвращая карту.
— Интересно, почему ты, живущий здесь пять лет, не знаешь о существовании в городе дома Аза и его местоположении?
— Ну а зачем мне нужно это знать? К тому же, мы находимся в незнакомом мне районе.
— Тем не менее, ты знал, как попасть в порт?
— В нашем городе все это знают. Нас обязывают, заставляют пользоваться этим складом, не забывай. Как же, как этот идиот посмел? — Золотов был возмущён.
— Скорее, это мы идиоты, а не он. — ответил я. — Ведь мы видели, что он куда-то собирался.
— А я-то думал, что он умеет держать себя в руках! И он обещал, клялся нам… — Певец бросил взгляд на генерала — обнаружилось, что на голове у того не было каски.
— К сожалению, он ничего нам не обещал. Он не успел договорить!
Голос сзади прозвучал как выстрел.
— Не двигаться! Вы обвиняетесь в подж…
Это было всё, что он успел сказать перед тем, как в него попала бутылка с крыши дома Аза. Воспользовавшись моментом, мы с Золотовым побежали куда глаза глядят.
— Почему обвинили нас? — Тим с трудом выражал своё недоумение.
Я, однако, знал, в чём дело. Согласно поправке, недавно внесённой в Свод законов Победившей стороны, при совершении крупного преступления все живущие в том же квартале обязаны спрятаться в домах. Оставшихся считают соучастниками.
Мы оглянулись. Похоже, удалось оторваться от стражи. Помогло то, что в них (а теперь их было несколько) не переставали запускать бутылками не только погромщики, но и некоторые мирные жители (и это было легально)!
Наконец мы чудом смогли покинуть город. Выезд на трассу Столица-Ятал не охранялся (вероятно, из солидарности части ятальской стражи с волей своих жителей). Тим сказал, что мы отправляемся в Столицу, и поразительная уверенность слышалась в его голосе. Поначалу мы бежали по дороге, но певец отклонялся всё правее и правее, в горы Медиаго.
— Тим, что ты делаешь? — крикнул я, пытаясь догнать его.
— Бегу!
— Ты уверен, что через горы будет лучше?
— Конечно! Они не додумаются, не догадаются сюда пойти! Даже если нас заметят, чего не произойдёт, они не полезут сюда.
— Ты уверен?
Горы были невысоки и относительно пологи, а Тима было невозможно переубедить, так что я присоединился к нему. Дорога в Столицу пролегала параллельно горной (на деле оказавшейся скорее холмистой) системе, поэтому мы не отклонялись от маршрута. Стражников не было видно, так что можно было сбавить темп. Время от времени мы падали на землю, провожая глазами проезжающий по трассе автомобиль стражи.
Человеку, разбиравшемуся в флоре и фауне столичного региона нашего мира, горы-холмы Медиаго не казались заслуживающими отдельного анализа. Лишь деревья, которые росли здесь, привлекали внимание своей необычной формой. Они состоят из толстого вертикального ствола, из которого расходятся две строго горизонтальные ветки. Из них, в свою очередь, вырастает множество тонких веточек с листьями, но здесь закономерностей уже не наблюдается. По форме они напоминали один из медальонов на шее Зо — Т. Возможно, эти символы действительно как-то связаны с деревьями? Может, есть и деревья в форме Z?
Темнело. Решимости и уверенности в себе у опального музыканта поубавилось, иначе он мог бы освещать путь сверканием своих глаз. Удивительным образом в кармане своей куртки я обнаружил две компактные раскладные походные палатки — очередные плутовские происки писателя, не иначе. Однако делать было нечего, в данном случае палатки действительно были необходимы, так что, извинившись перед автором за предыдущие слова, я воспользовался его даром. Золотов, если верить его взгляду, был несколько удивлён, однако не стал спрашивать, кто мне послал такие принадлежности. Мы сорвали несколько веток с Т-деревьев, разожгли костёр и присели.
Наступила замечательная тихая ночь, и мы сидели у костра на вершине одного из наиболее низких холмов в системе Медиаго. Лишь потрескивание дерева отвлекало от звона в ушах.
— Слушай, Зо, а писал ли ты другие песни? — спросил я в надежде услышать утвердительный ответ, а если повезёт — ещё и голос артиста во всей красе.
— Да, но все они недостойны стоять в одном ряду с Белым/Бежевым.
— Говорят, ты устраивал долгие концерты! Что же ты делал на них?
— Пел расширенную, дополненную версию Белого/Бежевого пять или, если попросят, шесть раз подряд.
— Может, споёшь сейчас? — попросил я его.
Золотов согласился, и я услышал его несравненный голос. Любая попытка описать его покажется глупой, но так как я уже назвал его «несравненным», лучшим решением будет промолчать и сделать вид, будто никто не заметил моей ошибки.
Я слушал песню Тима и смотрел на небо. Сейчас, ночью, оно было синим — светлее, чем обычно. Я растворялся в синеве и наслаждался красотой голоса певца. Все сложности грядущего возвращения в Столицу терялись в этом небе, даже сложный характер Тима забывался, выветривался, сдавался на милость этому голосу. Как только он прекратил петь, небо чуть заметно потемнело.
— Как думаешь, что сделает с тобой градоначальник? — я продолжал разговор, начатый до выступления артиста.
— Ничего! Что он может сделать в городе с такой репутацией! Так что я наконец-то свободен! Я на воле!
— Постой, а Столица? Ведь теперь ты снова в розыске!
— Адипуча, гало, глава букв что-нибудь придумает. Поэтому ты и… — он понял, что проговорился.
Неужели я отправился в Ятал лишь ради того, чтобы сопроводить этого певца в Столицу?
Золотов встал и принялся снимать со своей шеи медальоны. Мы потушили костёр, нырнули каждый в свою палатку и заснули.
Проснулись мы в хорошем настроении — похоже, никто так и не узнал о нашем местоположении. Путешествие в Столицу продолжалось. Уже можно было разглядеть острый шпиль ресторана Курок, даже очертания Мутни, поэтому мы ускорили шаг.
— Зо, ответь, почему ты придумал себе имя Фирито Латий?
— В этом нет никакого смысла или значения.
— Ни в одном твоём интервью ты не рассказывал о том, откуда ты родом.
— Ты читал все мои интервью? Действительно?
— Нет, что ты! — я посерел. — Адипуча попросила задать этот вопрос.
— Я из Проигравшей стороны, родины Манифеста, маленькой страны. Я житель.
— Неужели?
— Мы вас, между прочим, правителями называем. Вот так.
— Странно, никогда такого не слышал.
— Между собой, при своих, в компании других жителей. Не потому что мы вас боимся. Просто вы любите управлять. А мы любим жить. Мы ещё тогда решили, — и он сделал многозначительный широкий жест, — что стоит разрешить вам управлять нашей страной, если вам это нравится. А мы займёмся более важными вещами.
— И всё же, зачем нужно было вооружаться?
— У нас, как и в большой стране, были люди, желавшие повоевать, подраться, померяться силой. Эти люди и пошли на войну. Как только они были убиты, мы сдались. Вы любите управлять. Мы любим жить. Хотя всё, конечно, не настолько просто.
На нас летел вертолёт. Мы пригнулись и попытались найти куст или дерево, где можно было бы спрятаться. Однако человек на борту уже заметил нас. Это был Эккерт. С несвойственным ему чувством собственного превосходства он насмехался над нашими попытками замаскироваться — сверху это, возможно, действительно выглядело комично. С торжествующим видом и чрезвычайным драматизмом фокусник провозгласил, что «она» есть — как оказалось, имелась в виду маска.
Я заворожённо преследовал взглядом отдалявшийся вертолёт, расточительно распылявший под собой стену воды. Только когда он уменьшился до размеров мухи, я смог приосаниться и осмотреться вокруг. Неудивительно было бы, если бы стража заметила нас после такого эпизода. Золотов ушёл далеко вперёд, так что, ещё раз оглянувшись по сторонам, я побежал вдогонку.
Мы спускались с крутых холмов Медиаго и уже были на подходе к главному городу победившего мира. Тим опять стал озабоченно отыскивать пятна на своём костюме. Пришлось успокаивать его, приговаривая, что скоро мы попадём в Столицу, где он сможет отправиться в любой магазин и купить что-нибудь поприличнее. Но музыканта это не успокоило, и он стал ещё громче ворчать — на этот раз о том, что костюм был сшит по его заказу и мне его не понять, ведь я никогда не был таким известным человеком. Похоже, он уже забыл о том, что мы находимся в розыске.
Наконец, мы подошли к воротам в город, украшенным надписью «Добро пожаловать… в Столицу». Прозрачная и блестящая растроганность выступила у меня на глазах, и заметив это, Золотов разрыдался от счастья. Но когда мы успокоились, обнаружилось, что город был тих и безлюден. И снова она, Столица, встречает меня хмуро. Мы достаточно долго стояли посреди дороги и не знали, как поступать дальше. Шипение шагов патруля недвусмысленно ответило на вопрос, почему в городе немноголюдно. Я выдохнул и достал часы, готовый к тому, что нас с Золотовым арестуют за разгул в Запретное время, но оно давно закончилось и люди должны были быть на улицах. Трясущейся от страха рукой я потряс Тима и показал ему на часы. Он испугался не меньше моего, но его догадка была достаточно глупа.
— Неужели пришёл… Аз? — с трепетом прошептал Зо.
— Скорее, дело в том, что мы объявлены всепобедившими преступниками, — так же тихо ответил ему я.
— Именно! — раздался до боли знакомый голос. Я упал на асфальт от бессилия. — Вы всё-таки арестованы!
Да, это был тот самый стражник, пытавшийся схватить нас ещё в Ятале.
— Что нам теперь делать? — пробормотал Тим.
— Я думал, что у тебя был план… Но похоже, что вся надежда на Адипучу. Опять.
Дверь открылась, и сквозь слепящий свет, проникший в камеру, вошла гало.
— Извините, что заставила вас ждать. Я хотела послушать, о чём вы говорите в моё отсутствие. «Вся надежда на Адипучу…» — сказала она торжественно, — Обожаю тебя, Люст, за твою преданность! Подождите немного, я скоро вернусь. И верну вас.
Вскоре пришёл надзиратель, заковал меня в наручники, схватил за шею и отвёл к выходу. Я провожал своего бело-бежевого приятеля сочувствующим взглядом. Дверь в участок стражи, где я, оказывается, находился, захлопнулась с роковым грохотом. На лестнице, ведущей к выходу, сидела задумчивая Адипуча.
— Что с Золотовым? — я озвучил вопрос, вращавшийся в её голове.
— Проблемы. У властей накопилось много вопросов к нему. Не знаю, когда получится забрать.
— Однако он не виноват, не так ли? — сказал я ей.
— Конечно. Завтра выясню, чего от него хотят.
Она села в свою Занусси, и, обнаружив, что газ закончился (как недальновидно было не учесть обратный путь!), бросила машину. Мы пошли в башню пешком. Да, она была далеко, но на заказ новой Занусси из Мутни ушло бы ещё больше времени.
— Люст, ты даже не представляешь, что происходит! Наш престиж и раньше падал с каждым днём, но произошедшее в Ятале только усугубило ситуацию. Аз, как магнит, притягивает в своё общество лучших людей победившего мира! У нас остаются одни старики.
Я подумал: «Возможно, тебе стоило бы задуматься об этом, когда ты отправляла меня в Ятал. А не о том, как выгораживать Золотова из его конфликта с властями». Она очевидно была не в настроении выслушивать такое, поэтому я немного перефразировал:
— Упиратели, может, и старики, но каждый из них знаменит неординарным подходом к решению проблем. Тебе стоит прислушиваться к их мнению. К тому же, множество молодых людей до сих пор остаются членами букв и уж точно приходят новые. Ты просто не знаешь об этом. ПЖЦД — это весь победивший мир, не одна лишь Столица.
— Это верно. Но вытянуть из этих советчиков хоть одно полезное слово — занятие непростое. А ещё ругаются из-за мелочей.
— Кстати, всегда интересовало, почему у всех упирателей-ветеранов такой сложный характер?
Адипуча вздохнула.
— Это побочный эффект моего осмысления. Старые правила ПЖЦД являлись для упирателей надёжным фундаментом, который позволял им эффективно решать чужие проблемы. Менять их мировоззрение следовало деликатно. В то время я об этом не подозревала и повредила их сознание. Их мир перевернулся за пару недель — обычные люди от такого сходят с ума. Я даже собиралась переименовать Упирателей бубнов во что-то более логичное и ясное, но побоялась, что они не выдержат этого.
Ответить было нечем. До башни Мутни было ещё очень далеко.
У входа в штаб-квартиру П, Ж, Ц и Д стояли упиратели. Оказалось, Адипуча назначила очередное совещание. Все заняли места в кабинете. Я расположился на диване.
Содержание этого совещания было привычным: гало рассказывала старые шутки (как и всегда, когда не находила ничего нового), я один смеялся, потому что было действительно смешно. Особенно ярким был стиль её пересказов — акцент смещался в самый неожиданный момент, но она подводила сотканную из обрывков историю к закономерному и забавному концу.
На этот раз заключение получилось ещё более драматичным. Адипуча прервала повествование и перевела взгляд на стоявшую в дверях Думу. Обе женщины впились друг в друга глазами, каждая чего-то ждала от другой. Наконец, глава общества нарушила тишину:
Маска идёт. Даже глупый генерал не остановит её. Берегись артиста.
Кожа Адипучи приобрела приятный загар, а радужки глаз покраснели. Она вежливо попросила Думу, побледневшую, как труп, от радости, покинуть Мутни, и та повиновалась. Некоторое время гало сидела молча, затем распустила совещание, оставив одного меня. Я присел на стул перед ней. На столе лежал карандаш и лист бумаги. Адипуча взяла карандаш и пододвинула лист к себе. Она написала что-то на нём и несколько раз проткнула бумажку. Когда лист порвался, Адипуча встала, подошла к окну и закрыла глаза.
— С одной стороны, я поддерживаю генерала и рада тому, что он смог запугать общество, но с другой… по-моему, это только побуждает Думу на новые выпады. Неизвестно, чем это кончится для нас, — она посмотрела на меня, улыбнулась и села за стол. Её очень заинтересовал карандаш — она изучала его, вертела в руках, взяла грифель и вытащила отломавшуюся часть.
— А впрочем, Дувру сам виноват, — непринуждённо произнесла она. — Пусть с ним делают, что хотят. Есть проблемы поважнее. Спасибо за то, что уделил время, Люст.
Я медленно спускался по лестнице и изучал стены. Только теперь становились различимыми знаки на них, которые я ранее принимал за бессмысленные узоры. Коридоры башни были исцарапаны именами людей, связавших свою жизнь с орденом. Автором каждой надписи была Адипуча. Её почерк было легко узнать. Иногда ровный, строгий, иногда красивый, вычурный, иногда кривой и деформированный, напоминающий детские каракули. Как раз таким почерком было выцарапано на стене слово «Еткийси» — остальные части его имени было совсем невозможно разобрать. Я не стал тратить время на поиски надписи «Люст», поглазел в восхищении и ушёл.
В вестибюле меня ждала Сэу. Она демонстрировала редким посетителям Мутни свой парадный наряд — красный пиджак, белоснежную рубашку, тёмно-красные брюки, барабан на спине. Как всегда, удачное сочетание кричащих цветов для достижения эффекта, как она выражалась, «активной нейтральности». Руки и ноги дворецкого слегка подрагивали. Я присел на стол, где она обычно дежурила.
— Могу ли я поинтересоваться, с чего такая необычная форма?
— Да, можешь, Люст. Я жду ответа Адипучи на своё прошение об увольнении.
— Получается, вы больше не будете дворецким?
— Похоже, что так и будет, Люст. Более того, я меняю наш орден на Общество, с которым мы так храбро и беззаветно боролись. Четыре буквы, в которые я мечтала вступить так же сильно, как и ты, жестоко пошутили надо мной. И так как я, подобно тебе, была нацелена исключительно на участие в жизни П, Ж, Ц и, если повезёт, Д, знания, накопленные мной, оказались бесполезными в любой другой работе.
Наверное, в этих словах чувствовалась боль, но произнесла их Сэу дежурно. Как будто это был не первый раз.
— Тебе, Люст, невероятно повезло. Ты пришёл к нам, когда гало нуждалась в молодом упирателе. А я вступила сюда раньше, но оказалась малозаметным и малополезным ордену лицом. Я терпеливо ожидала. Я неоднократно признавалась в преданности ордену, настаивала, что способна на большее, чем отводит мне скромная должность дворецкого. Но ничего не изменилось — я продолжала стоять на этом месте и приветствовать гостей башни и новых членов букв.
Сэу ударила по столу. Лицо её слегка позеленело. Мы оба были шокированы такой непривычной для неё импульсивностью.
— Но ведь кто-то должен был стать дворецким, Сэу… — развить мысль не получилось, моя собеседница перебила меня и продолжила свой монолог. Ярко-красные радужки её глаз (неужели так и было задумано?) стали выцветать, переходя в мерзкий жёлтый.
— Когда ты пришёл, Люст, я искренне радовалась. Надеялась, что у тебя получится то, чего не вышло у меня. Но постепенно, мой благоразумный друг, пришло понимание того, что тебе ничего не светит. Эта мысль удивляла и разочаровывала меня. Словно не ты рассказывал наизусть историю нашего клуба, разъяснял его Манифест желавшим познакомиться поближе с четырьмя буквами. И не ты изначально поставил себе цель служить ПЖЦД и шёл к этой цели. Когда я познакомилась с тобой поближе, понаблюдала за твоими поступками и выслушала твою мотивацию, стало очевидно, что ты не управляешь своим будущим. Похоже, твою судьбу решили за тебя задолго до твоего вступления в орден. А ты, Люст, покорно плыл по течению. Возложенные на тебя надежды гало оказались пустыми.
— Как ты пришла к такому выводу? Как тогда я могу находиться здесь, а тем более быть упирателем… — она снова не дала договорить.
— Советую тебе определиться с отношением к ордену, Люст. В наших беседах ты сначала восхищаешься Адипучей, а потом откровенничаешь, что ранняя история ордена тебе ближе, нежели то, что происходит сейчас.
— Советую и тебе разобраться со своими мыслями, — сказал я не без обиды и удалился.
Такой исход разговора очевидно испортил настроение. Я посмотрел на свои исхудавшие руки. Вдохнул холодный воздух, заполнил им до отказа свои лёгкие. Вроде бы полегчало. Стоит подумать о хорошей стороне вещей: подошёл к концу очередной рабочий день, и теперь мне предстояла лишь расслабляющая поездка домой на личном автомобиле. Пусть это и скучно, но события последних дней ощутимо нагрузили меня, хотелось замедлить течение времени. Я медленно спускался по лестнице, прислушиваясь к шарканью своей обуви о бетон и песок. Ветер усиливался, становилось тяжело дышать. Я приближался к Занусси, я знал, что водитель отмерил необходимое количество топлива для поездки. Меня окликнули. Нехотя повернулся. Дума.
— Люст. Ты должен… выслушать моё сообщение, — её голос звучал на удивление умиротворённо. С отдельными людьми такое бывает, когда им удаётся вконец вывести из себя. Даже её глаза ничего не выражали — белые радужки отталкивали, но узнать, что за ними скрывается, было невозможно. Никогда прежде я не видел такого способа скрыть эмоции. Это было вполне в стиле сумасшедшей Думы, потому что поддержание белых радужек могло сказаться на эмоциональном равновесии человека. Вероятно, она об этом не волновалась.
— Простите, но я Вас даже не знаю. Должно быть, вы перепутали меня с Сэу. Вам следует направляться в башню.
— Нет, Люст. Я пришла именно за тобой. Поговорить… об угрозе буквам. Сядешь в машину… узнаешь правду.
Конечно, я не спутал её автомобиль с Занусси. Он стоял рядом. Совершенно заурядного вида, трёхместный, из-за своего серо-зелёного цвета он терялся на фоне улицы, сливался с ней, даже если я смотрел прямо на него. Такие часто встречаешь на столичных перекрёстках. К сожалению, в этот момент моё умение врать улетучилось. Пришлось согласиться и сесть в автомобиль.
Поездка была молчаливой и короткой. Когда нас привезли к дому Общества, я выглянул из окна — двухэтажный дом был такого же каменно-болотного цвета, а в остальном мало отличался от обычных частных домов города. Я вышел из машины. Водитель в маске, на которой была намалёвана высунувшая язык рожа, выскочил и распахнул дверь Думе. Та величаво вышла и зашагала ко входу — тёмно-серой деревянной двери с золочёными цветочными узорами. Красота этой двери была незаметна с улицы, но впечатляла вблизи тонкостью и извилистостью разветвляющихся и волнообразных узоров. Водитель с ключами от дома понёсся открывать дверь. Мы зашли.
Помещения были оформлены довольно сдержанно — голые каменные стены да несколько стеклянных сгустков, там и тут заменявших камни. Свет равномерно разливался по комнатам. Я проследовал за хозяйкой этого скромного здания на второй этаж, в комнату с вывеской «Покои Думы». Её кабинет не шёл ни в какое сравнение с роскошью комнаты, где заседала гало. Он не мог похвастаться дорогой мебелью или шикарными обоями, меняющими цвет. Зато серебристые каменные стены были увешаны множеством превосходных картин, которые мне, к сожалению, не удалось рассмотреть поближе — я старательно изображал скуку и отсутствие интереса. Особенно тяжело было прятать свои радужные глаза, требовалась концентрация не хуже той, что демонстрировала хозяйка дома. Кстати, сама она уже расслабилась — на карие глаза смотреть было куда более комфортно. Дума указала на стул, сама же провалилась в кресло в противоположном конце комнаты. Последовавший скрип кресла звучал дико в подобной обстановке. Я аккуратно присел. Глава Общества не шевелилась, она смотрела на потолок надо мной, её мысли находились в другой вселенной.
— Кто есть Тим Золотов на самом деле? Много ли ты знаешь… о нём? — эта женщина продолжала испепелять потолок взглядом.
Из-за контраста с окружающей тишиной её голос звучал громче, чем на самом деле. Я слегка растерялся.
— Правду? Он лучший певец победившего мира! Пожалуй, всё! — я пытался не отставать от неё по громкости.
— Всё? Ты… — она нацелилась взглядом на мои глаза, но я избегал контакта, так что она вновь растворилась в созерцании достаточно скучного белого потолка. Похоже, я прокололся. — Он тебе… ничего не рассказал.
Бросившая вызов Адипуче вновь замолчала. Её глаза преследовали сторонника Аза, вошедшего в комнату. Это был тот самый водитель. Дума не сводила с него глаз, следя за неторопливым снятием маски. Её владельцем оказался Эка. Видимо, дела в цирке шли из рук вон плохо. Меня угостили чашкой чая. Две такие же Думе принесли на подносе. Возможно, они были пустыми, так как в течение рассказа противница осмысления ни разу не пила из них, а после и вообще поставила поднос на столик у кресла. Я же с показной невозмутимостью пил чай и посматривал в окно за её спиной.
— Тим Золотов — хладнокровный убийца. Он начал карьеру профессионального певца, чтобы получить… власть. Его превосходный голос, репутация лучшего артиста Победившей стороны и любимого певца Плиши наделили его неприкосновенностью… на время.
— Подожди!
— В прошлый раз он лишь покусился на властную собственность. Мне удалось задержать его, однако ему помогли бежать в Ятал. Пока он скрывался, я смогла раскрыть его… страшные деяния.
— И какие же?
— Тромул. Пейкуша. Он несёт полную ответственность за происшедшее. Если тебе нужны подробности… — два розовых глаза следили за мной, пульсируя фиолетовым.
— Не буду тратить время на глупости, — я отмахнулся. Звучало, как дешёвая попытка шокировать меня. Госпожа Дума была в замешательстве.
— Я могу это доказать. И то, что за поджогом дома Общества в Ятале стоит он.
Видимо, её прислуга не сообщила о том, что я был в Ятале вместе с ним.
— Звучит всё это смехотворно, но мне захотелось выслушать такой изощрённый поклёп до конца. Очень уж любопытно, какие ещё сумасшедшие выводы ты сделаешь.
— Когда пропали глиняные маски, как ты знаешь, Орден раскололся. Я была противником его реформирования. Адипуча поначалу тоже. Власть изменила её… Она забыла о своих идеалах. Всё это ты знаешь.
— Не с такой позиции, конечно, но да.
— Рассказала ли тебе Адипуча о том, что в ордене была… третья партия? Сторонники немедленного роспуска. Они радикально пересмотрели положения Манифеста. Многие они сочли устаревшими. Взяв за основу идею о коллективе, они извратили её. Среди них были поклонники истории Войны мала и велика. Они иногда даже наряжались в костюмы Победивших солдат. Немного правдивой информации сохранилось о тех событиях… им это было на руку. Остальное можно было додумать.
Взгляд главы Общества свободно перемещался по комнате, от картины к картине, пока не вернулся ко мне.
— Они настаивали на том, что на месте букв должна возникнуть другая организация жизни. Дисциплинированная. Упорядоченная. Берущая за идеал давно уже расформированную армию Победившей стороны.
— Эти люди вымаршировали из коридоров Ордена немедленно, когда собралось чётное число единомышленников. И основали объединение Ушлых… где принялись воплощать свои идеалы.
— У них нашёлся влиятельный сторонник. Кропотливо выстраивавший образ ветрогона Тим Золотов стал тайно поддерживать и финансировать их деятельность.
Дума снова замолчала и занялась изучением моей реакции на сказанное. Моё позеленевшее лицо выражало эмоцию, приличествующую убеждённому орденцу, которому приходится выслушивать клевету на своего соратника.
— Прошло немало времени, и Ушлые разочаровались в властях Стороны. У них не было сомнения, что новая Организация будет нежизнеспособна, если не станет правопреемницей славной армии Победившей стороны. Но власти были непреклонны — не было смысла тратить усилия на милитаризацию, когда не видишь угрозы ни извне, ни изнутри.
— Это подтолкнуло Ушлых к отчаянному шагу. Они решили создать угрозу… искусственно. Говорят, к этому не был готов даже Тим. Но его смогли убедить в том, что без жертв обойтись не получится. Тромул и Пейкуша были выбраны неслучайно: выбрав жительское поселение, банда Тима обеспечивала поддержку созданию новой армии от влиятельного в Победившем мире меньшинства. Чувство нависшей опасности должно быть всеобщим, пусть и кратковременным.
— Так и были подстроены эти… печальные события. План Ушлых сработал великолепно. Власти немедленно учредили Вооружённые силы Победившей стороны. Началось формирование личного состава. Активизировался поиск документов по истории армии Стороны.
— Я видела шайку Тима насквозь. Они же чувствовали, что я не остановлюсь ни перед чем… чтобы вскрыть их деяния. Нужно было заставить меня замолчать. И нужно было прибегнуть к доказавшему свою действенность методу.
— На этот раз целью был выбран дом Общества в Ятале. Ушлые стремились разбудить спящий порт и расшатать его довольное население. Полезную роль сыграл здесь генерал Двурфо Дувру. Мало кто среди Ушлых ожидал, что он согласится координировать покушение на жизни бывших орденцев. А связи с нынешними буквами, презираемыми шайкой Тима, позволили не испытывать… сожалений, если генерал будет раскрыт.
— Устроить всё необходимо было таким образом, чтобы выставить в дурном свете ПЖЦД. Показать философский спор двух сторон, безмерно уважающих друг друга, беспределом двух неуправляемых банд. Это была… выигрышная стратегия. И она бы сработала. Но информаторы Общества узнали о планировавшейся акции. Почти никто не пострадал в ходе нападения. И я сделала всё, чтобы подчеркнуть роль Ушлых в организации нового покушения. Мою далеко идущую теорию суд проигнорировал, но в ятальском деле эта позиция стала решающей. Поддержала её и гало, как мы и предполагали. Такой шаг был единственно возможным способом спасти лицо в трудной ситуации… особенно во времена прогрессирующей деградации букв.
Это было уже слишком.
— Думаю, мне хватило безумных теоретических построений на сегодня. Доказательств я так и не увидел, а поэтому пойду, — сказал я и вышел, оставив на столике недопитый чай.
Пешком я направился домой. Раньше не возникало мыслей о том, действительно ли Зо является преступником, и теперь я стал опасаться того, что так и есть. Но даже если правда была на стороне неуравновешенной поклонницы глиняных масок, я бы не стал сотрудничать с ней ни при каких условиях.
Ночью меня разбудил телефонный звонок. На другом конце была Адипуча.
— Слушаю.
— Я слышала о том, что госпожа Дума хочет оклеветать Тима Золотова, — она медленно выговаривала его имя, словно надеясь таким образом успокоиться, — и ты… в этом замешан.
— Вынужден не согласиться и объяснить недоразумение. Признаю, что Дума предлагала мне сотрудничество с целью устранения Тима. Однако я не смог пойти на такой шаг.
— Так ты действительно… Ты ничего не знаешь о нём! Не принимай поспешных решений! — она словно не услышала меня.
— Любопытно, но госпожа Дума сказала мне то же самое.
— «Госпожа Дума»… — попыталась передразнить меня она, не заметив, что сама назвала её так. — Не появляйся в башне, пока я всё не улажу. Ничего не предпринимай. Это не твоё дело!
Трубку бросили. Столько «не» подряд в своей жизни я ещё не слышал. Было обидно, но гало действительно поступила разумно. Теперь нужно было придумать, чем заняться.
Пробежался глазами по комнате. Мысли собрались в голове, чтобы поиздеваться самым изощрённым способом — заставить меня усиленно думать, родить несколько новых идей и убить парочку старых. Они хорошо знали мои слабости — я всегда придумываю больше, чем забываю.
О чём же я думал? Что мой круг общения ограничен людьми ордена, а вся деятельность завязана на буквах. Более того, на днях я перечитал Манифест и осознал, что отклоняюсь от его предписаний. Ведь жизнь не ограничивается одним ПЖЦД. В чём там просила разобраться Сэу? Забыл.
Кажется, становилось понятно, как Адипуче удалось научиться управлять волосами.
Шёл третий день безделья. Чтобы развлечь себя, я стал прогуливаться по городу с зонтом. Давно подметил, что это гарантированный способ заставить прохожих нервничать. Вместо того чтобы почувствовать своё превосходство вследствие информированности, они начинают переживать: «почему у него зонт? Я же проверял прогноз! Неужели он что-то знает?». Заодно заглядывал в магазинчики, чтобы приобрести новейшую прессу — когда я вернусь, я должен быть в курсе недавних событий. Откупорил бутылку. Из объёма проглоченного текста важными показались две статьи: во-первых, Тим вышел на свободу, а во-вторых, Адипуча с Думой условились насчёт дня «окончательного разоблачения». Каждая вкладывала в это громкое словосочетание свой смысл.
Успел прочитать несколько книжек, которые присмотрел в Трубном. Одна из них была наполнена интереснейшей информацией о событиях в Тромуле и Пейкуше. Приведу здесь только введение и краткое содержание:
В настоящее время Победивший мир переживает сравнительно стабильный период. Прошла та эпоха, когда каждый год его сотрясала по меньшей мере одна трагедия, будь то природный катаклизм или социальное потрясение. По большей части потрясения тех времён были благополучно забыты населением. В народной памяти отпечатались только Тромул и Пейкуша. Если быть точным, речь идёт о массовых убийствах жительского населения пос. Пейкуша (Тромул). В данном труде автор постарается решить следующие задачи: описать ситуацию в стороне накануне трагедии, проследить последовательность событий на основе анализа источников информации соответствующего периода: газет и телевизионных выпусков новостей. На основе данных сведений будет озвучена наиболее вероятная версия, и, наконец, оценены последствия преступлений. После поражения в Войне начался процесс расселения населявшего Проигравшую сторону народа (здесь и далее: жителей) по всему Победившему миру. Постепенно выявилось несколько центров жительской миграции, одним из которых являлся посёлок Пейкуша. Коренное население многократно выражало своё недовольство в связи с масштабами переселения. Обстановка значительно накалилась после известия о гибели последней «глиняной маски», Яза. Радикально настроенные правители (в рамках данной работы для обозначения нежительского населения Победившего мира используется понятие, распространённое среди жителей) восприняли эту новость как знак, возвещавший о потере чужаками всякого покровительства, равным образом призывавший правителей вернуть принадлежащую им землю любыми средствами».
Селяне Пейкуши, устроившие преступления, за три дня до трагедии составили прошение о переименовании посёлка и направили его в местный Дом властей с подписями подавляющего большинства населения (жители не знали, зачем отнимать у Пейкуши название, но идея им понравилась). Автором идеи был местный юрист, который разбирался в особенностях регионального документооборота, так что в кратчайшие сроки вступило в силу решение о переименовании посёлка. Новое имя — Тромул — не успели нанести ни на одну карту, потому что вскоре после того, как преступники были наказаны, селу вернули прежнее название.
Не углубляясь в детали, скажу, что в конце книги рассматривается и теория о заговоре Зо. Автор, к моему облегчению, счёл её несостоятельной, и убедительно отстоял свою точку зрения.
Методичное пролистывание книги помогало собраться с мыслями. Надеюсь, обо мне не забыли.
Как только я подумал об этом, в коридоре зазвонил телефон. Захотелось выкинуть его в окно, чтобы проучить автора, ускоряющего события своими дешёвыми приёмами. Только так, мне казалось, можно было достучаться до него и выразить своё недовольство. Но я не мог так поступить — от этого звонка зависела моя жизнь, работа и психическое равновесие.
— Я слушаю, — сдерживаясь, сказал я.
— Это Адипуча, — уже в этом слове узнавался примирительный тон, — Извини за сказанное. Возвращайся на работу. Тим освобождён. Я этого не успела сказать, но спасибо за то, что доставил его из Ятала.
Она сделала паузу — такую, что стало ясно, что главное ещё не сказано.
— У нас проблемы. Упиратели разъехались. Орден обескровлен. Приезжай сейчас.
На улице стояла Занусси, но топлива в ней не было. Приехать, похоже, не выйдет, а погода для пешей прогулки была не самая приятная. Бушевал ветер, песок вздымался в воздух, город погрузился в туман цвета охры. Дышалось с трудом, песчинки попадали в горло, вызывая кашель. Так Столица выглядела в свои самые величественные часы, и каждый прокашлявшийся горожанин понимал, насколько ему на самом деле повезло застать город в это время. Но ни один не решался оставить автомобиль или выйти из дома.
Я продолжал идти, вдохновляясь пугающими историями о лишениях нестоличных упирателей. Поговаривают, что упиратели других городов были обязаны раз в год собираться в поход до башни Мутни на главное заседание ПЖЦД, если Адипуча забудет или не захочет отправить за ними Занусси (пользоваться другим автотранспортом было бы не по-упирательски). Так что и прогулку в песчаную бурю можно пережить, успокаивал я себя.
Я уже не мог поднять голову, когда ноги подкосились и я упал на колени. С трудом встав, я, к огромной своей радости, увидел башню. Возблагодарив ленивого автора моей жизни за такой незамысловатый, но необходимый трюк, я помчался, спотыкаясь, ко входу. Мне даже не пришлось подниматься в кабинет гало: она стояла у массивных дверей Мутни в очках и маске, чем напоминала воровку или докалильскую нищую, и смотрела на меня.
— Нам нужно отправиться в Западное направление рейсов Столицы и встретиться с Двурфо. Он прибыл сюда и направляется в Верховный суд.
Прохладный тембр голоса руководительницы ордена отпугнул меня. Никогда ещё она не встречала меня так холодно. Мы сели в Занусси.
— То есть его не оправдали?
— Нет. Я настояла.
— Получается, из-за тебя Двурфо могут отправить в патруль?
— А он этого не заслуживает?
— Но ведь он — часть Четырёх букв.
— Зачем ты говоришь мне это сейчас? Или, может, ты мне проспонсируешь восстановление дома Общества в Ятале?
— Похоже, ни П, ни остальные буквы больше не считают нужным вступаться за своих членов, — Я разозлился, да так, что всё моё тело зачесалось.
— А чем вы с Тимом занимались? Почему не смогли его остановить?
— Неужели он тебе не рассказывал, что генерал нас запутал?
— И вы, конечно, клюнули. Не понимали, что он ненадёжен?
Я моментально заткнулся. Гало была довольна тем, что последнее слово осталось за ней. А я пытался подобрать слова, чтобы прорвать тишину.
— Не понимаю, как остальные упиратели умудрились одномоментно покинуть Столицу.
— Они не оставляли работу в ордене даже тогда, когда имели право это сделать. Как только выходных накопилось на год, они всей толпой обступили меня и объявили, что отправляются на отдых.
— Кстати, насчёт отдыха — это правда, что многие из них уехали в Вентуло?
— Давай не будем о Вентуло, Люст, — оборвала разговор Адипуча.
Машина заглохла, и мы вышли. Перед нами был вход на речной вокзал Западного направления — огромная арка из благородного тёмного камня. Сотрудник вокзала с тёплой улыбкой на лице передал мне листовку компании Объединённого восточного и западного направлений. Все вопросы, заданные мной, он блокировал, лишь вежливо указывал розовыми глазами на подаренную им бумажку и всё так же приветливо улыбался. Листовка оказалось бесполезной, а в подобных условиях ориентироваться предстояло практически наощупь. Однако Адипуча шла вперёд уверенно и бодро, и я последовал за ней. Мы вышли к причалам. Пять кораблей стояли носами к морю. Осмотрев каждый и найдя тот, на котором блестела надпись ПТ-30, гало попыталась позвать людей на борту. Там, наверху, действительно показался человек. Понять, кто это, было трудно. Он сбросил нам верёвочную лестницу, и та упала в воду. Человек на корабле виновато посмотрел на нас и скинул верёвку, сосредоточив взгляд на руке, державшей её, чтобы та не отпустила. Мы с трудом поднялись.
ПТ-30 — один из новейших кораблей Победившего мира, символ «поворота к людям» в политике стороны. С осуждёнными обращались гуманно. Они и сейчас стояли на палубе в новеньких костюмах, мечтательно смотрели на море или на другие суда. Между ними сновали официанты с шампанским на подносах. В душе разгоралось негодование, ведь Адипуче ничего не стоило отправить меня в Ятал на подобном, а не на дряхлой лодке! Однако следовало сохранять самообладание — даже если бы о моих мыслях не догадались по глазам, цвет кожи оставался вне моего контроля.
— Дорогая гало, почему ты не отправила меня в Ятал на корабле вроде такого? — в следующий раз она наверняка подумает, кого взять в сопровождение.
— Потому что корабли Объединённых направлений не ходят в Ятал.
Я не растерялся и достал сложенную в кармане листовку компании. Рейс Столица–Ятал был одним из самых востребованных и ходил едва ли не три раза в день, пусть и не на таких лайнерах. Адипуча на такой контраргумент отреагировала в свойственной ей манере — отмахнулась.
В эконом-классе находилась каюта Двурфо Дувру. Он лежал на кровати в парадной форме и фирменной каске. Его глаза уставились в потолок. Генерал медленно встал и подошёл к нам, покрутил пальцем у наших висков, на что мы ответили тем же. Мы присели, он подошёл к окну, постоял немного, разглядывая что-то, затем сел на кровать и тяжело вздохнул. Их с гало разговор со стороны выглядел неловко — они вышагивали по комнате, брали предметы, попадавшиеся под руку, многозначительно глядели друг на друга. С пугающей регулярностью в каюте раздавался характерный щелчок. Адипуча иногда кидала что-нибудь на кровать Двурфо, что он подбирал и клал на стол. Я сидел как приклеенный. Всё это напоминало одну авангардную театральную постановку, на которую я попал по ошибке. Но я не посмел издать ни звука, а тем более спросить, что означает эта пантомима.
Выйдя по окончании диалога, я собрался было задать вопрос, но Адипуча предугадала его.
— Он не собирается отрицать вину. Но всё-таки надеется, что получится отделаться снятием с должности командующего ВСПС.
— Что же он будет доказывать в Верховном...
Меня оборвал звонок Вибту. Он хотел встретиться у своего дома (адрес которого я, конечно, обязан был помнить наизусть).
— Адипуча, только что позвонил Унубсен, просит навестить его.
— Хорошо, твоя помощь пока не требуется. Постарайтесь не обсуждать меня, ладно?
У дома Вибту на лавке сидел старик. Окружённый чемоданами и сумками, он выглядел беспомощно. Одежда на нём была непривычно простой и аскетичной. Я прошёл мимо, но он окликнул меня:
— Люст! Не узнал?
Это и был Унубсен. Для одних — герой, для других — человек с незапоминающейся внешностью. Он улыбнулся и попросил сесть рядом.
— Простите за то, что не узнал вас, господин Вибту. Непривычно видеть вас в гражданской одежде.
— Я покидаю ПЖЦД и уезжаю в город Вентуло, Люст.
Я и не надеялся на то, что упиратель поддержит отвлечённую беседу, но такого ответа тем более не ожидал.
— Послушайте, это в самом деле чересчур! Два ключевых для ордена человека уходят на покой! Я постараюсь отговорить вас от столь опрометчивого решения!
— Не опрометчивого, Люст. С прихода Адипучи я хотел покинуть орден. Время пришло сейчас. Совпадение с чьим-либо аналогичным решением меня не разубедит. Да и причины разные.
— Грустно, господин Вибту. Не буду спрашивать вас о том, что за разногласия у вас с Адипучей. Отчасти потому что понимаю, о чём идёт речь. Но что сподвигло вас отправиться именно в это поселение?
— Город под названием Вентуло создан для желающих исчезнуть для остального мира, Люст. Это скорее густонаселённая деревня, чем город. Попав однажды, оттуда не возвращаются, потому что туда отправляются навсегда уставшие от общества. Покой горожан не нарушают без их разрешения, Люст. За этим следят власти. Ты знаком со Сводом законов Победившей стороны, Люст? Целая его глава посвящена Вентуло. Люди там защищены.
Я думал о том, что, если бы у меня были проблемы с запоминанием собственного имени, общение с этим стариком оказало бы мне неоценимую помощь.
— Но ведь нельзя перечёркивать одним стремительным движением своё будущее! Орден ещё нуждается в таких, как вы!
— Орден в кризисе, Люст, и вывести его из этого кризиса — задача молодого поколения, — открестился от всякой ответственности Унубсен.
— Пообещайте, что мы ещё увидимся, господин Вибту, — я попытался продемонстрировать сострадание.
— Сомневаюсь, Люст, — старик вгляделся в мои глаза. Я почувствовал, как стал стремительно сереть. — Договориться с соседями в Вентуло о разрешении на визит получается редко. И я не смогу вернуться сюда даже ради тебя, Адипучи и других моих добрых друзей.
Чувства оставались двойственные. Как и у любого человека, принявшего судьбоносное решение, у героя Докалил в голове была грандиозная путаница. Пропали его фирменные лаконичные предложения, в словах неожиданно почувствовалась человечность, портящая весь образ. Но ничто не принесло мне большей радости за последнее время, чем узнать, что я отношусь к его «добрым друзьям». И раз я больше не увижу Унубсена, имело смысл задать ему пару тяготивших меня вопросов.
— Поведайте мне о личности Думы, — я старался звучать так, будто эта фраза естественным образом вытекала из нашего диалога.
— Она, Люст, родом из жителей прошлого поколения. Думе сто шестнадцать лет. Большую часть жизни была членом ПЖЦД. После прихода Адипучи покинула орден в знак неприятия новых порядков. Через несколько лет основала Общество Аза, поверив в чьи-то бредни о возвращении глиняных масок. Дума стала смотреть на мир как на личную песочницу, ведь что бы она ни сделала ради своей цели, когда маски вернутся, они всё исправят.
— Что случилось с Фату?
— Всё, что он просил передать тебе, Люст, это: «Ответ в письме».
Хотелось задать ещё один вопрос, но я забыл, какой. Я исцарапал нос до крови в надежде вспомнить, но ничего не вышло. Я пробурчал, что мне надо идти, мы встали и коснулись кулаком лбов друг друга. Обещание того, что мы все будем его помнить, прозвучало неубедительно. В ответ он гавкнул, что знает это и без меня. Постройневший, с подпорченным настроением, но с гордостью в душе, я побрёл домой. По расписанию завтра — кульминация противостояния.
Туда, где застыл виновник.
Адипуча передала призыв своей противницы явиться на площадь ББББ. Телефон зазвонил рано утром. Воодушевлённый таким началом дня, я мгновенно забыл о сне. Мои руки и ноги дрожали в предвкушении, поэтому я не раз падал, спускаясь по лестнице.
Из-за непрекращавшейся песчаной бури долго не получалось разобрать, куда я двигался, но неизвестным (впрочем, я догадываюсь, кого благодарить) образом всё же быстро вышел на площадь. Вернее, я не сразу понял, что это была именно ББББ. Сориентироваться мешало огромное количество людей. Но удалось разглядеть стоявший спиной ко мне памятник Плише. Адипуча стояла неподалёку. Окружившие журналисты беспощадно бомбардировали её вопросами. Я попытался коснуться её лба, и она отпрянула от неожиданности. Гало что-то сказала, но я не разобрал, что. Мы замерли, всем видом своим показывая нежелание комментировать события.
Когда мы, наконец, пришли в себя, толпа рассеялась. Погода успокоилась. Я был жёлтый от налипшего песка. Адипуча довольно улыбалась. Оставалось дождаться служителей Аза.
Теперь можно было внимательней рассмотреть памятник Плише. На постаменте было высечено:
Б-б-б-б…
и снизу подло-мудрое:
Герой, злодей — решат потомки
«Б-б-б-б…» были последними словами заикавшегося гало, которые столичные власти поспешно увековечили. Каким бы уверенным я ни оставался в вымышленности Аза, с выбором места Дума не прогадала. Стоять здесь было неприятно. Взгляды недоброжелателей были практически осязаемыми. Злые языки действительно уже собрались вокруг памятника и эмоционально обсуждали стоявших понуро людей в жутковатых жёлтых костюмах, которые охраняли некое громоздкое устройство. На плитке рядом с Плишиным постаментом неизвестные вандалы написали «Застыл в стыде», намекая на то, что это был единственный памятник в Победившем мире. Раньше сюда приходили высказать своё мнение и другие нарушители порядка — те приносили банки с нестерпимо яркой краской и обливали фигуру гало, затирали аккуратную подпись на постаменте, выводя на её месте двусмысленное «Не Плиша виноват».
Раздался крик. Прислужники притихли. Я осмотрелся, но источник не удалось найти. Крик повторился. Из окна одного из домов на площади (по-видимому, он здесь жил) махал Невидаль. Он радостно вопил, что вернулся в Столицу, чтобы увидеть чудо. Сомневаюсь, что получится, дорогой Эккерт.
Ещё один, испуганный, крик принадлежал Адипуче. Статуя Плиши рухнула навстречу холодным объятиям брусчатки. Я стоял достаточно далеко, и меня не задело. Но памятник первому гало не разбился на части, а стал переплавляться в гигантскую голову. Вылепились из глиноподобного массива нос, рот, уши и глаза. В завершение прорисовались некоторые детали, вроде морщинистого лба. Я перебросил взгляд на Адипучу. Белый цвет растерянности, серый стыд, красная ярость — эмоции на ней сменялись мгновенно, и, словно на палитре, смешивались в одну, фиолетовую — сомнение.
ББББ замолчала, можно было поймать назойливое пищание тишины. Взгляды гало и её противника примагнитились друг к другу. Ожидавшие пламенных речей или того хуже — драки, разошлись. Из толпы выступили лица, которым Адипуча передала Искатель на хранение. В комбинезонах, придававших важность и нервировавших публику, они медленно собирали свой агрегат, стараясь не нарушить замкнувшегося обмена энергией двух полярных существ. Один из них снял шлем и показал всем своё скандальное лицо. Двурфо был, возможно, единственным, кто понимал этот немой диалог. Он и пришёл сюда, вероятно, не доказывать, что Аз — ненастоящий, а к беседе присоединиться. Я смотрел на него, не понимая, как может внутри комбинезона уместиться каска, и с ужасом представлял себе, что он снова забыл её надеть.
Подключились и телевизионщики, и тепловизионщики — на площади громоздились широкие экраны, транслировавшие оба взгляда, следившие за потоком эмоциональных посланий обездвиженных тел. Это был пример беспрецедентного сотрудничества нашего ордена и азовского общества. Один из экранов настраивал веривший в чудеса (и потому гарантированно не разбиравшийся в технике) Эка, другой — заложница букв Сэу, так и не решившаяся переметнуться к извечному врагу. Оба ассистента затем вынесли на площадь по стулу и положили рядом микрофоны. От сонма прислужников и злых языков отделилась главная виновница происходящего — Дума. Она села на полагавшийся ей стул, взяла микрофон. Раздались жиденькие аплодисменты, встреченные сдержанным кивком. На другом стуле уже успел разместиться Тим Золотов, листавший тоненькую книжонку кислотных цветов — он слегка привстал и был поприветствован публикой примерно так же. Жёлтые комбинезоны встали между двумя готовящимися к выступлению знаменитостями. Генерал снял шлем, под которым оказалась каска. Аудитория с облегчением выдохнула — неприятностей сегодня не хотелось ни орденцам, ни языкам.
Дувру вынул из кармана блокнот и начал активно записывать в него, очевидно, стенограмму бессловесного поединка. Неизвестным образом содержание его записей улавливали Зо и Дума. Они вкратце излагали ситуацию на данный момент. Каждый бессовестно перетягивал на себя одеяло.
«Позиция ордена состоит в необходимости перемен для обеспечения дальнейшего существования букв. Нельзя жертвовать помощью людям во имя шатких и устаревших традиций».
«Глиняные маски гласят, что потеря орденом своей сущности неминуемо ведёт его к скорому краху. Надежда… только на общество. Аз — господа, это действительно он! — восторженно воскликнула общественная труженица, — стремится сберечь то, что осталось от идей Четырёх букв».
Наблюдать за таким событием вместе с остальной публикой было некомфортно. Я вылавливал взглядом из толпы тех немногих упирателей, которые явились на поединок. Они чрезвычайно сосредоточенно смотрели на оппонентов и лиц, их озвучивающих, и каждый, судя по зелёно-белому пульсированию у одних и беззвучной истерике других, переживал состязание по-своему.
— Госпожа Адипуча и фантом обсуждают значение оставленного Плишей наследия для существования букв, — докладывал о ходе баталии Зо. Это прозвучало слабо и сухо. Я почувствовал на себе весь груз взора маски.
«Все чудеса этого мира пали жертвой логики: Аз не допустит повторения такой трагедии!». Глаза разоблачителя гало засверкали красным. Я чувствовал этот гнев и понимал его причину. После своего исчезновения маски наблюдали за становлением самостоятельного ордена со стороны. Они были очевидно шокированы тем, как орденцы переосмыслили его суть. А я, пленённый прошлым П, Ж, Ц и Д, не заметил того, что орден из моих книжек исчез. Его место заняло самозваное объединение под руководством эгоистичной особы.
Экран бесцеремонно изучал лицо Адипучи в мельчайших подробностях, остановившись в итоге на её карих глазах. Двурфу ещё более отчаянно заскрипел ручкой, записывая очередную реплику, антигало нетерпеливо заёрзала в кресле, а радужки Адипучи окрасились розовым и жёлтым. Камера упустила её на мгновение и занялась нарушением моего личного пространства. Лидер ордена ожидал от меня ответа.
«Адипуча придумала буквам цель, которой у них никогда не было. Она видит то, чего нет!».
— Не бросай меня сейчас! — гало была похожа на преступника, бегущего от наказания. Неудивительно, что своим помощником она определила Золотова. — Люст, слушай. Я заметила, что ты перестаёшь верить в меня, но не делай поспешных выводов. Меня поймали в самом уязвимом состоянии, да, но я знаю, как вернуть ордену былое величие! Нужен новый Манифест! И он у меня, Люст! Я работала над ним долгие годы, именно он необходим для того, чтобы люди вновь увлеклись П, Ж, Ц и, похоже, даже Д! Я почти разгадала смысл букв!
— В твоей личности больше беспорядка, чем в самой непоследовательной глиняной маске. Как ты можешь знать что-либо об осмыслении? Нет, Адипуча, — я с трудом подавлял серение своего лица, но другого пути не было. — Я не верю в обещанное тобой возрождение ордена. Даже если тебе удастся реформировать его, это точно будут не те самые буквы. Ты веришь в то, что можешь за пару месяцев набросать новый манифест? Проснись, гало, ты не настолько велика, как безымянные авторы, ты не можешь в одночасье повторить успех лучшей книги мира. На этот раз обман тебе с рук не сойдёт, потому что все видят твои радужные глаза!
Моя последняя реплика ожидаемо вызвала ажиотаж. Дума довольно улыбалась, позади неё хохотали злые языки. Аз оставался невозмутим. Я же окаменел от стыда.
— Ты так и не понял, как читать радужные глаза, — Тим решил немного поумничать. — Они не позволяют тебе притворяться злым, добрым, возмущённым. Всё, что ты можешь сделать с ними — подавлять и прятать эмоции.
«Самое распространённое объяснение, которое дают апологеты так называемого «осмысления», — Дума либо размышляла сама, либо вольно пересказывала мысли Аза, — это необходимость идти в ногу со временем. Но они не могут ответить, когда времена изменились… и почему именно осмысление даёт ответ на новые вызовы».
«Дорогая Дума заблуждается и ошибается, — вновь наступила очередь Золотова, — потому что вопрос необходимости осмысления был закрыт ещё при Плише. Первый гало был, несомненно, мудрым человеком, и не боялся экспериментировать, — радужки известного музыканта резко побелели, но затем приобрели спокойный карий цвет, — Когда стало ясно, что управление буквами как ни в чём ни бывало приведёт к трагедии, он начал искать пути к реформированию Организации нашей жизни. Некоторые из его наработок были воплощены в жизнь, реализованы, ещё тогда, и они доказали свою жизнеспособность, остальные же довела до ума нынешняя гало».
Пока Тим транслировал информацию сомнительного содержания (впрочем, упиратели возмущены не были, так что, возможно, я просто чего-то не знал), к микрофону подбежал иллюзионист и мечтатель Эккерт Невидаль. Он решил присоединиться к спекуляции насчёт «осмысления» и поведал нам, что орден планируют музеефицировать, что доказывает его личный опыт общения с верхушкой Четырёх букв, конфисковавшей у него последние глиняные черепки, оставшиеся от Яза, для помещения в витрины строящегося музея. Зрители вне зависимости от взглядов благоразумно предпочли пропустить этот поток сознания мимо ушей.
— Уважаемый господин Невидаль, прошу Вас вернуться к своему месту ассистента звукооператора. Вы не являетесь непосредственным участником мероприятия, — Сэу озвучила общее мнение.
Генерал снова зашелестел пером, напряглись взгляды Думы и Тима.
«Аз благодарит главу ордена за то, что сберегла его. Пусть и не всё осталось целым… и нетронутым». Дума была ошеломлена, но едва ли расстроена.
Белый-бежевый перехватил инициативу. «Моя гало утверждает, что беседа изначально должна была касаться сущности фантома, а не проблем ордена, клуба, организации. Ловкость, с которой Аз воспользовался замешательством, которые вызвал собственным появлением, и начал обвинять гало в некомпетентности, не отменяет того, что он… — Музыканту требовалось набраться мужества, чтобы произнести следующие слова, — …лишь плод её воображения».
И снова по толпе прокатился хохот злых языков и им сочувствующих. Удовлетворённо улыбалась и Дума. Упиратели были растеряны. Однако на удивление стойко и спокойно держалась сама глава П, Ж, Ц и Д.
— Забавно то, — Адипуча заговорила с публикой напрямую, — что, даже если я соглашусь с Азом и покину клуб-орден, он не сможет его возглавить. Не для этого он сделан. Прошу тебя, Аз, расскажи о том, как ты появился? Докажи, что ты — настоящая глиняная маска, что у тебя есть прошлое, не связанное со мной!
Сейчас упирателей можно было легко распознать в толпе — все они слегка засветились. Двурфо зацарапал очередную стенограмму в блокноты Зо и Думы. Глава общества прочитала ожидаемый ответ Аза дословно:
«Будучи творением бессмысленным, стремящимся к раскрепощению затерявшихся в порядке людей, я лишён прошлого. Я появился тогда, когда я появился».
Этот ответ, в общем-то, удовлетворил публику, но казалось, что маска что-то утаивает. Экран показывал Аза крупным планом — он по-прежнему не двигался, а его окрас оставался фиолетовым.
— Надеюсь, — добавил я. — что сегодня ты расскажешь нам всю правду, гало. Так как сегодня мы договорились покончить с потешным противостоянием, будет глупо не воспользоваться моментом и не поведать всё то, что ты так надёжно скрывала.
— Давайте тогда я скажу пару слов о себе, — предложила госпожа. — Я жила орденом с самого своего появления на свет. Я мечтала стать его частью, когда ещё был жив Яз. Но события, о которых все мы знаем, произошли как раз перед моим вступлением в ряды ПЖЦД. Я увидела, как организация разваливается на моих глазах. Каждый день я подмечала очередную глупую ошибку гало Плиши, каждое произвольное изменение, собирала вокруг себя сторонников — я знала, что была права. Я верила в то, что всё понимаю и поправлю. Чувствуя мою внутреннюю силу и правоту, клуб-орден избрал меня второй гало после смерти Плиши.
Она вздохнула и продолжила.
— Управление таким разнородным коллективом людей оказалось куда сложнее, чем это представлял себе любой орденский, живущий в богатой и надменной Столице. Я отменила все плишины реформы, но это только ускорило процесс оттока и распада. На каждом совещании приходилось слышать либо то, что я недостаточно далеко зашла, либо что я слишком радикально взялась за очищение букв от примесей. Я чувствовала, что не прощу себе стояния на месте, и вслепую пошла на осмысление. От меня отвернулась половина нашего клуба, которую вы можете лицезреть здесь. А я заработала неутихающее чувство вины и постоянное сомнение в правильности своих поступков. Неприятности копились: упиратель Вибту Унубсен, одна из самых известных наших персон, устроил беспорядок в Докалилах, спровоцировав сжатие целых районов в тряпки, и едва остановил этот процесс, пока то же не постигло центр города. Мы тогда с лёгкостью договорились с властями города замять это дело — более того, нам удалось обмануть весь победивший мир, убедив в героизме Унубсена, спасителя Докалил от неминуемой деформации! Я знала, что такой опыт навсегда изменит Вибту, и приблизила его к себе.
Адипуча мастерски управляла растущим негодованием публики, не давая ему перерасти в разрушительную ярость.
— С каждым таким событием распознать, где истина, а где заблуждение, становилось всё труднее, хотя мне и помогали не ошибиться такие люди, как Вибту или Тим Золотов. Всё чаще я возвращалась к тому моменту, когда начала осмысление, и во мне росло сомнение. Вы видите теперь результат моих колебаний и сожалений, воплощённый в образе того, кто действительно может однажды вернуться и разоблачить меня, обратить все мои достижения в пепел. Но поверьте мне, что это — достижения, потому что орден уже преодолел свой кризис. Буквы встречают будущее обновлёнными и готовыми к новому расцвету. Так что прошу вас не торопиться с выводами.
Толпа действительно держала эмоции в узде, ожидая ответа глиняной маски на бредни заблудшей гало, светившейся, как трубы орденского дворца.
И снова закрутились шестерни канцелярии генерала ВСПС Дувру, передававшие мысли Аза его главной послушнице. Дума озадаченно смотрела в свой блокнот, не веря вписанным генералом словам. Тишину нарушил только долгожданный голос самого существа:
«Предлагаю продолжить обсуждение проблем гало», — могучий бас вызывал вибрации по всей ББББ. «Адипуча, почему ты хочешь довести осмысление до конца? Связано ли это с твоими внутренними колебаниями?»
— Мои внутренние проблемы порождены внешними обстоятельствами, — гало, видимо, была в том самом настроении, когда комфортнее говорить кратко, отрывисто.
«Никто не заставляет тебя вести орден». Аз говорил не как противник Адипучи, а как её… психолог?
— Но тогда он падёт. В этой сложной реформе разобраться могу только я.
«А зачем тебе нужно, чтобы орден преуспел?»
— Я действительно всегда представляла себя только в ордене, не вне его.
«Ты уклоняешься от ответа. Зачем тебе успешные буквы?»
Гало замешкалась. Аудитория теряла интерес.
— А зачем ещё я нужна? Время для размышлений прошло, я больше ничего не успею. Эта чёртова организация перемолола столько жизней в спорах о будущем! Я не дам ей поглотить и мою жизнь, и мои инициативы и решения! «Зачем тогда ты продолжаешь эти споры?»
На этот вопрос гало ответить не смогла. Но даже не глядя в её лживые глаза можно было понять, что внутри происходила переоценка ценностей и перестановка приоритетов.
Посторонних же столь глубоко личные детали адипучиной жизни начали утомлять. Противостояние выдохлось, превратилось в задушевную беседу. Возможно, проблема в том, что люди это противостояние сами и придумали. И Адипучу в него поверить заставили. Но ни злые языки, ни Тим не могли равнодушно выслушивать размышления гало и того, что всё больше казалось осколком её личности. Их лица зеленели от непритворного возмущения. Только генерал стоял — непоколебим, беспристрастен и, честно говоря, страшен в своей безэмоциональности. Он казался единственным, кого глава ордена посвятила в подробности своей авантюры. Однако Дума наслаждалась происходящим, записывала что-то удовлетворённо в блокнот и будто чего-то ждала.
Ассистент дворецкого, Эка, вновь покинул рабочее место и ринулся к постаменту памятника. Он захватил один из кусков глины, из которого вылепила себя маска, и закинул его в бездействовавший Искатель. Скучающие люди в комбинезонах лишь растерянно посмотрели на инструмент, который должны были охранять.
«Да», сказал, наконец, Аз. Он пытался заглушить писк аппарата, завершившего работу. Все знали, что означал этот сигнал. «Я — не тот, кого вы ждали» — он медленно повернулся к злым языкам, серый, как памятник, из которого он был выплавлен, и на глазах стал деформироваться, просачиваться сквозь каменные плиты площади, сквозь решётки ливнестока, пока не исчез окончательно.
Площадь сотрясалась от количества людей, которые объясняли друг другу свою версию произошедшего. Ещё недавно все хотели уснуть со скуки, но теперь каждый, кто не смеялся, тот рыдал. Предприимчивые горожане уже подмели площадь и расставили столики, подавали всем желавшим напитки и десерты. Место столкновения вселенских противоположностей (гало заразила меня пафосом) стало уютным уличным кафе. Благодарность публики, получившей обещанные зрелища, приятным ароматом рассеялась по воздуху.
Адипуча стояла неподвижно и одиноко. Её лицо выражало неизвестную эмоцию, поглотившую её настолько, что всё её тело стало радужным.
От каменной глыбы Аза не осталось и следа. Памятник Плише стоял на месте, цел и невредим. Вокруг него собралась горстка упирателей. Генерал и его подчинённые помогали Сэу и Эке разбирать сцену и отключать оборудование для трансляции.
— Похоже, толпа расходится, — обманщица огляделась по сторонам, торжествующе ухмыляясь. — Честно говоря, я надеялась, что начнётся драка. Что бы мы с… Азом ни решили, я хотела, чтобы это событие запомнилось.
— Что будем делать теперь? — подошёл мраморно-бледный Золотов с болтавшимся на шее фирменным медальоном.
— Буквы надо распускать. Начнём с П, но скоро настанет очередь Ж, Ц, и Д. Начнём заново. А если кто-то захочет по-другому, мы не будем им мешать.
Я не мог поверить в сказанное ей. Всё, что я мог сказать, было:
— А как же Манифест?
— Я не жалею о времени, потраченном на его написание. Мы используем его для новой организации.
Неудивительно, что мой ответ был резок.
— Ты воспользовалась орденом, а затем отказалась от него. Твои лживые радужные глаза сумели всех обвести вокруг пальца! Почему ты бросаешь буквы в ключевой момент? Кто может бросить всё, зайдя так далеко? Разве это решение не видится тебе безответственным?
Выслушав мою гневную тираду, она посмотрела на меня взглядом изучающим, полным присущего исследователю любопытства. Карие радужки её глаз не оставляли другого варианта — всем своим существом она убеждала меня, что спокойна.
— Я понимаю, как ты расстроен, Люст. Давай отнесёмся ко всему, что ты испытал в клубе-ордене четырёх букв ПЖЦД, как к вступлению? К началу чего-то большого, интересного, где ты будешь играть главную роль и реализуешь то, что хотел. А пока что… надеюсь, что помогла тебе понять, чего ты хочешь.
Подошёл генерал в окружении строгих жёлтых костюмов.
— У тебя неплохо получилось, гало. Я рад, что ошибался. Нашим орденом управлял человек, смотревший далеко вперёд. И пусть это не помогло его спасти, я всё равно благодарен за попытку. Уверен, что это было тяжело и без ошибок обойтись было нельзя.
— Спасибо и вам, генерал. Куда направляетесь сейчас?
— Ты… вы разбудили всех нас. Но, возможно, ещё не все это поняли. Мне приказано довести уроки этого дня до остальных. До тех, кто вас ещё не услышал.
— Уважаемый Двурфо, поведайте, как разрешилась ситуация с судом? — я не сдержал любопытства.
— Удовлетворительно, — отрезал генерал ВСПС. Даже на эту непривычную одежду он нацепил погоны.
Сзади подошла Дума и похлопала меня по плечу.
— От лица всего общества… прошу прощения у П, Ж, Ц и в особенности Д. За неприятности, причинённые вам.
Звучало в кои-то веки искренне.
— Как ты узнала о приходе Аза?
— Я ничего не знала. Я старалась лишь вывести Адипучу из шаткого равновесия, чтобы она, даже отравленная мерзавцем Золотовым и его мыслями, не смогла продолжить осмысление. Я придумала имя «Аз» на время… чтобы объединить противников изменений в клубе. Но даже я не подозревала о масштабах страха и чувства вины Адипучи перед глиняными масками. Всё пошло совсем не так, как я хотела.
— Что бы случилось, если бы всё пошло по твоему плану?
— В моём плане были бреши. Я признаю это. Я выдумала Ушлых и видела в них угрозу. Все мы изобретали угрозы для себя. Но если бы я смогла воплотить этот план… я бы вернулась в Четыре буквы и возглавила их. Я бы повернула осмысление вспять и постепенно вернула глиняные маски к жизни.
— Но это же сумасшествие! Сколько раз можно повторять одно и то же?
— Об этом я и собиралась поговорить. Но уже не с тобой, Люст Благоразумный, — Дума обратилась к убийце букв, — Всё прошло выше всяких похвал, многоуважаемая гало! Знаешь, у меня уже давно пропало вдохновение, я не знала, что дальше делать… с моим обществом. Я надеялась сегодня выбраться из этого тупика, и не прогадала! Великолепно!
— Что же ты поняла?
— Организации в нашем деле, — интересный выбор слова, — излишни. Они мешают, они громоздки, их лучше устранить и собираться в небольшие группы, общаться, творить. Ведь они, — с трепетом в голосе сказала Дума, — поступали так же. Может быть, ещё и поступают. А что ты вынесла из этого опыта? Ты сдалась или освободилась?
Тим, уже ждавший у Занусси, позвал Адипучу.
— Наверное, поговорим потом, — мягко улыбнулась бывшая глава ордена.
Погода была прекрасной. Но это не делало представший нам пейзаж ярче. Седой лес расступался, обнажая болотистую равнину с хаотично воткнутыми бетонными домами и блоками — не таким я представлял себе Вентуло.
Фату куда-то настойчиво смотрел. Он был хмур — его зачастую узнавали по характерному неприветливому взгляду и по длинной бороде, которая сейчас красиво развевалась на ветру. Всё это выглядело сейчас слишком напыщенно, но у нас не было слов, поэтому мы продолжали смотреть — каждый в свою точку — и думать.
Произошедшее в Столице против нашей воли нашло нас и взволновало мысли. Некто жестоко вторгся в наше сознание, и, как заразу, распространил новость. ПЖЦД больше нет. Гало закрыла орден. Аз побеждён ценой благополучия бесчисленного множества людей. Принимавшие решение смирились либо оказались бессильны. Сбежали, расступились, бездействовали. Упиратели, доверенные лица гало, сама Адипуча, Люст Благоразумный. Это было жестокое введение к его повести — введение, в котором он почти не участвовал.
Фату, мой извечный товарищ и моя противоположность, усмехнулся, словно увидел себя со стороны, и ушёл. Здесь люди редко улыбаются. Обычно они медленно гаснут, бледнеют на фоне всегда яркого неба Вентуло. Это место похоже на лагерь военнопленных, заключённых мира, который пытались преодолеть. Селение, каждый дом которого начинал пульсировать знакомыми зелёно-белыми красками.
Но вот люди стали выходить из своих бетонных коробок. Люди взглянули на небо, на редкие перистые облака. Каждый узнавал одну и ту же новость. Поступок гало потряс нас. Мы поняли, что всё стало возможным. Орденцы, языки, жители, победивцы — все мы вспомнили о том, что забросили и недоделали, от чего пытались спрятаться в последнем городе победившего мира. И с этими мыслями мы столпились у ворот Вентуло. Мы спешили. Мы уходили, как когда-то раньше.